Ближе

Серьёзность в его голосе и взгляд мне в глаза не позволяют забыться и не понять наверняка, на какую причину он там намекает. Это уже даже не флирт — что-то другое, более опасное и волнующее. Нет игривости и лёгкости.

— А в том, что она долбанутая? — ухмыляюсь, усиленно делая вид, что ничего такого не замечаю. И тут же, не дожидаясь ответа, выпаливаю первое, что приходит на ум: — Забавно, кстати, получается. Она была твоей соседкой, и моя мачеха тоже. Получается, Аня с мачехой тоже были соседями.

— Нет. У меня отец военный, и нас помотало переездами, прежде чем я стал жить отдельно в Москве, а они окончательно осели в Новгороде. С твоей мачехой я был соседом в нашем с ней детстве, и это было в Калининграде. А с Аней я жил по соседству уже взрослым, здесь, в Москве, когда снимал квартиру, прежде чем смог купить свою и съехать.

Вот, значит, как. Что ж, новые факты из жизни Влада и прошлого мачехи достаточно интригуют, чтобы сбить лишнюю неловкость. Любопытно, что у него отец военный. Хотя это, кстати, объясняет смелость Влада в тот критичный случай с террористами. Да и вообще мужественность, которая чувствуется чуть ли не во всём. Хотя изначально я воспринимала её как жёсткость.

— Даже не знала, что мачеха из Калининграда, — вслух цепляюсь за совсем другую мысль.

— Ты там не была? — с интересом спрашивает Влад. — Хороший город.

Верю, что хороший. Не была там, но знаю людей, которые были. Только вот пусть лучше моя драгоценная мачеха и оставалась там, в этом хорошем городе, и даже не думала соваться сюда. Вот и что ей приспичило приехать в Москву? Здесь даже моря нет.

Надо же, я только подумала о ней, а уже мрачнею. И кажется, Влад это замечает. Смотрит пристальнее.

— Не была, — слабо улыбаюсь, стараясь вернуть нашему разговору лёгкость. — Мачеха появилась в моей жизни не так давно.

Вот только Влада, конечно, не обманешь. Он остаётся серьёзным, да и смотрит внимательнее.

— Расскажешь? — мягко и осторожно спрашивает.

Я отвожу взгляд на стенку перед собой. Вздыхаю, раздумывая… А ведь никому не говорила о мачехе и отце. Да и сама об этом редко думала, словно запретила себе. Может, зря? Такая уж это трудная тема, чтобы в глубоко себе держать? Вроде пережила.

— Да что там рассказывать… — снова вздыхаю я. А потом неожиданно для себя начинаю вываливать, как есть. На Влада, правда, не смотрю, на стенку только. — Мама умерла, когда мне было тринадцать. Вроде как я взрослая уже была к тому моменту. А потому когда папа совсем расклеился, полностью отстранилась от своих чувств и пыталась его вытащить из депрессии. Непростая была задачка… Он то пил, то раздражался по любому поводу, когда я умудрялась добиться его возвращения к трезвости; то лежал целыми стуками в постели и проявлял безразличие ко всему. В те моменты мне приходилось подрабатывать то тут, то там; а эта задачка ничуть не проще. Кое-как перебивались. А потому, когда в жизни папы появилась мачеха, я была поначалу нормально настроена. Мне, конечно, не нравилось, что это случилось всего лишь через полгода после мамы, как и то, что я, забив на себя, чуть ли не выворачивалась наизнанку ради благополучия папы; а мачехе оказалось достаточно просто появиться в его жизни, чтобы он посчитал её спасительницей, вытащившей его из мрака. Так он говорил. Типа, если бы не она, он бы пропал.

Прикусываю губу и замолкаю. М-да уж, а рассказывать не так уж просто. Уязвимой себя ощущаю мгновенно. Я ведь тогда думала, что самое сложное было — тащить всё на себе. Но куда больше меня вышибло другое. С появлением мачехи и возвращением отца на работу я вдруг поняла, что чувствовала себя куда нужнее ему, когда обеспечивала нас, разгребала проблемы и пыталась вытащить его в ущерб себе.

А Влад явно улавливает мой настрой. Вздыхает тяжело, смотрит на меня. Я хоть и не отвечаю взглядом, но всё равно такое ощущение, что меня насквозь видят.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось через столько пройти, — он подбирает слова. Я прям чувствую.

Но чувствую и другое. Искренность в его голосе. Даже какой-то надрыв. Его неравнодушие слишком явное — Влад бы мог и не говорить ничего, я и так ощущаю это всем существом. И, как ни странно, это не только не бесит на этот раз, а даже помогает собраться и говорить дальше: