Ближе, бандерлоги!

Рядом — небольшое здание складского типа с крохотными зарешеченными окнами и огромной красной надписью во всю стену — НЕ КУРИТЬ!

И тут же — небольшой трехэтажный домик канцелярского вида, очень похоже, постройки еще довоенной, времен той самой независимости, которую сегодня куча народу тут вожделеет. Вывески ж никакой. Ну что же, плавали — знаем. Для всей базы здесь находится какой-нибудь особо засекреченный склад или центр связи (каких и настоящих на многих базах хватает), а на деле — совсем другое заведение…

Часового в небольшом вестибюле не обнаружилось. Мазур пошел по неширокому тихому коридору. Неподалеку распахнулась дверь, вышел капитан третьего ранга с толстой папкой под мышкой — и, нехарактерно, прошел мимо Мазура так, словно вообще его не видел. Ну да, выучка и опыт, должен был привыкнуть к самым разнообразным визитерам, пожалуй, ничуть не удивился бы попадись ему не австралиец, а натуральная австралийская кенгуру, — есть профессии, где люди намертво отучены удивляться чему бы то ни было…

Мазур был уже у самой лестницы на второй этаж, когда оттуда вышел человек в адмиральской форме. На сей раз Мазур, чтобы поддержать традиции неведомого, но безусловно серьезного заведения, — ну, коли уж такие тут завели — нацелился было пройти мимо, не то что не встречаясь взглядом, вообще не глядя на встречного. Однако тот вдруг, распахнув объятия, загородив дорогу и жизнерадостно воскликнул:

— Кирюша! Богатый будешь! Я тебя и не узнал сначала, а потом смотрю — ты! Что это с тобой вытворили? — он огляделся и понизил голос: — Ну да, понятно, это я сразу, старый дурак, не сообразил… Сколько лет, сколько зим! — патетически, едва ли не шепотом сказал он, улыбаясь во весь рот. — Это когда ж последний раз виделись? В Африке, точно, года три назад…

Вот уж кого бы всю оставшуюся жизнь не видеть… Вице-адмирал Панкратов собственной персоной, попивший немало кровушки пятнадцать лет назад на Ахатинских островах, но, слава богу, не причинивший особенного беспокойства в Африке — так, мелкие пустячки… Тварь редкостная, «старый фронтовик», с сорок второго года просидевший на балтийских берегах в политорганах, и в море выходивший всего дважды, в обстановке совершенно мирной. Ну, и «участник боевых действий» возле Ахатинских островов — правда, свелись все «боевые действия» к тому, что Панкратов, ползя по коридору обстреливаемого судна, получил легкую царапину от случайной пули — сам он, правда, искренне считает, что все обстояло совершенно иначе, и они с Мазуром едва ли не на пулеметы с гранатами бросались, а потом Мазур на своей широкой спинушке вытащил его, тяжко раненного, из-под огня…

Ему должно быть едва ли не семьдесят, но, как всегда, выглядит гораздо моложе: румяный, как Дед Мороз, морщин не особенно и прибавилось, шевелюра давно уже совершенно седая, но ничуть не поредела, импозантен и статен, для тех, кто его не знает, — овеянный романтикой и боевыми походами матерый морской волк…

Панкратов сграбастал Мазура в цепкие объятия и похлопал по спине, бормоча что-то растроганное:

— Жив, чертушка, и в огне не горишь, и в воде не тонешь… Теперь, значит, здесь… Ничего не спрашиваю, все понимаю… — он значительно понизил голос едва ли не до шепота, показывая всем видом, что прекрасно понимает иные военные сложности… — Но поговорить-то со старым боевым товарищем минутка найдется…

Вот уж с кем с кем, а с этим общаться не было ни малейшего желания…

— Семен Иванович, — сказал Мазур насколько мог убедительнее… — Меня тут вызвали…

— И подождут чуток! — жизнерадостно воскликнул Панкратов. — Не старые времена, чтобы на цыпочках бегать перед особистами. Они тебя как, обижать не собираются? Если что, ты только скажи, я им растолкую, что такое перестройка и почему им помалкивать бы в тряпочку… Не обижать собираются?

— Нет, — сказал Мазур. — Просто дела служебные.

— А то, если что, обращайся, — и он спросил с некоторой настороженностью: — Кирилл, ты, надеюсь, всей душой за перестройку… Принял сердцем?

После всего, что Мазур испытал, видел и слышал за последние годы, у него сложилось твердое убеждение: в гробу он видел и перестройку, и ее закоперщиков. Мало того, случись такая возможность, с превеликой охотой и рвением участвовал бы в ее положении во гроб. Но он давно уже не был молодым горячим лейтенантом, не умевшим держать язык за зубами…

— Всем сердцем, Семен Иванович, — сказал он. — А как же иначе?

Панкратов облегченно вздохнул:

— Вот и славно. Значит, не ошибся я в тебе. А то бывает, знаешь ли: вроде и послужной список отличный, и наград немало, а копнешь поглубже — такой враг перестройки… Вон Самарин дурачком прикидывается, а глазки-то змеиные. Дай ему волю, всех за колючку загонит, как в тридцать седьмом. Ты-то молодой, помнить не можешь, а из нас, старых фронтовиков, эти особисты с комиссарами столько крови выпили… До сих пор вспомнить жутковато. Но ничего, процесс назад уже не повернуть, отпрыгались коммуняки с гэбней, прошли их времена.