Ближе смерти и дальше счастья

Насчет психологической несовместимости компьютер не соврал. Одри почувствовала несовместимость еще до входа. Сам по себе вход был нетрудным. Язык уже знаком, значит, «планку брать» нужды нет. Тело женское, привычное. Но, не будучи затруднительным, вход оказался попросту неприятным. С Эйлене-Аят в отличие от Деайнима Одри не церемонилась, вскрыла ее сразу. Эйлене спала, сладко посапывая, а Одри задыхалась от гнева и тосковала по своему естественному телу. В естественном теле она могла бы метаться, кусать в кровь губы или костяшки пальцев, лупить кулачком по столу. Здесь же ей оставалось только проклинать. И Одри тяжко ворочала ругательства, укладывая их словно камни, одно к одному. Было тяжко, стыдно, муторно, непривычно, все это так, но ни один переход не давался ей с таким нечеловеческим усилием, ни один носитель не был настолько чужд. Все, о чем она мечтает, для Одри отвратительно. Соприкосновение с носителем идет по всей мысленной плоскости, и каждая мысль Эйлене пластала рассудок Одри, нанося тяжкие раны малейшим своим движением. Змея, одно слово, змея.

Ничего, подумала Одри, я тебя еще уничтожу. Ну и пусть убийство. Что тут такого? Меня за это наказывать некому. А жалеть Эйлене… нет. Нет. Не жаль. Легко ли, когда смертная казнь на Земле двести лет как отменена, прийти к подобной мысли? Я схожу с ума. Нет, не в мести дело. Просто вопрос стоит однозначно. Или я, или она. В одном мозгу нам не место. Не уживемся. Она меня просто отравляет. Я была вынуждена. Да, так. Другого способа помочь Деайниму не было. Ой не хитри, Одри Брентон. Ты ведь не об одной помощи думала. Верно. Но для любви любая красотка сгодится, можно подобрать и внешность сходную, и характер. С Эйлене нам тесно, больно. Ненавижу ее. Но выхода нет. Пришлось. И убить ее тоже придется. Иначе умру я, не выдержу. А Деайниму тогда крышка, Эйлене-Аят просыпается. Ну вот, дружок Одри. Всю ночь думала. Нет чтоб выспаться. Теперь не уснешь.

Эйлене стояла, ошеломленная внезапно нахлынувшей радостью жизни. Это Одри, увидев окружающую красоту, не смогла удержаться от простодушного восхищения. Что за черт! Я ведь ее ненавижу — и я ей украшаю существование. Но что правда, то правда — красотища какая! Одри старательно ищет, к чему бы прицепиться, но, увы, не к чему. Вкус у Эйлене превосходный. Комната во всех оттенках белого — ослепительный до синевы, нежный в тон слоновой кости с легким призвуком розового, словно лепестки цветов, прозрачное пенистое сияние кружев, унизанных чем-то блестящим… Одри заставляет себя вспомнить Лабиринт, трактирный чад, разъедающую жару, пропитанный потом боевой корсет и прочие реалии быта Деайнима и с удовольствием начинает свирепеть. Так ее, эту роскошь! Попытаться, что ли, довести Эйлене до угрызений совести? Хорошо бы, да не выйдет. Ладно, пусть уж себе надевает спокойно эти темно-пурпурные с золотом непонятные одежды, пусть шнурует сандалии, унизанные рубинами. Пусть потешится напоследок.

Эйлене-Аят (ох и вправду божественно выглядит) вышла в приемный зал. Одри, невзирая на всю свою ненависть к Эйлене, отдавала ей должное. Она отчаянно старалась если не запомнить, то хотя бы понять ее походку. Зачем, о пресветлая богиня? Эйлене — точеная, филигранная, с великолепной короной пепельно-серых волос, которые она гордо несет, держа голову чуть на отлете, да нежная золотистая кожа, да огромные глаза… И Одри, темноволосая, стриженная под пажа, широкоплечая жердь, серовато-смуглая, сильные расплющенные пальцы пианистки, и вся Одри такая же угловатая, как ее пальцы, и голова вечно склонена к плечу, словно чтоб рассмотреть получше какую-то мелочь. Если ей что-то противопоказано, то именно нежная и одновременно величественная поступь Эйлене. Но ведь Деайним-то восхищался красотой этого ядовитого создания! И Одри, погибая от самой что ни на есть бессмысленной ревности, утратила разом и чувство меры, и чувство юмора. Ее счастье, что походка Эйлене была действительно неповторимой.

— Да! — резко и властно бросила Эйлене что-то забормотавшему советнику.

— Повергаю к стопам божественной Правительницы…

К стопам. Узкие ремешки сандалий, украшенные рубинами, и щека Деайнима около этой сандалии.

— Нет. Мне безразлично. Ярмарочный город им и останется.

Ярмарочный город Вайкела. Жить в нем не живет никто. Шесть раз в год на целый месяц город-призрак Вайкела становится живым. В нем бушует ярмарка. Потом ярмарка уезжает куда-нибудь еще, и мертвые необитаемые дома молча ждут следующего прилива. Заселять Вайкелу нельзя, тут Эйлене права. Но эти бездомные…

— Подумайте о месте для закладки нового порта, — произносит Одри устами Эйлене-Аят, — старый не справляется. Вот пусть там эти бродяги и живут, когда сами построят.