Ближняя Ведьма

– Ветер на пустошах – непростая штука. Ты ведь так говоришь, Лекси? – Коул коротко и безрадостно смеется. Рядом большой валун, он подходит к нему и опускается, как будто ноги его больше не держат. В каждом движении – свойственная ему нерадостная, но невесомая грация.

– И ты права. Ветер – хитрая штука. Как дождь и солнце, и сама пустошь. Они не ручные и не всегда бывают добрыми или разумными. Ветер может пробраться в легкие и так заставить себя услышать, когда человек станет выдыхать воздух. А дождь может навсегда оставить холод в костях.

Я вижу, что он дрожит, но сопротивляюсь желанию протянуть руку и дотронуться до него. Боюсь, что тогда он перестанет говорить. Боюсь, что он моргнет и снова превратится в молчаливого незнакомца, обнимающего себя, чтобы удержать все внутри. Что он растает, сольется с ночью.

– Мама заболела и очень быстро сдала. Так быстро, как дует ветер. И она словно умерла еще до того, как умерла, если ты понимаешь, о чем я. Все краски из нее ушли. У нее была лихорадка, а значит, она должна была бы быть горячей, красной – а она была серой. Холодной. – Он с трудом сглатывает. – Она умирала, ее жизнь вытекала из тела у нас на глазах, но мы ничего не могли поделать. Ее муж повернулся ко мне. Он посмотрел прямо на меня, кажется, в первый раз.

Коул сжал кулаки, и они лежат у него на коленях. Он их не замечает, ничего не замечает. Я подвигаюсь к нему ближе, но ветер отталкивает меня.

– Ты говоришь с торфяными болотами, – сказал мне ее муж. – Прикажи им спасти ее. – Он был в отчаянии. – Если любишь ее, спаси, – вот что он сказал мне.

Коуловы глаза-камешки блестят, в сине-белом свете стоящие в них слезы.

– Но это так не работает. Я не властен над бурями, а если бы и был, дождь не смог бы вынуть себя из ее легких, из ее костей.

Маленькие вихри растут, они так сильны, что я хватаюсь за камень чтобы не упасть. А Коул, кажется, где-то в другом пространстве, там, где ветер даже не ерошит у него волосы, не колышет плащ.

– Она умерла, – с минуту он молчит, тяжко вздыхает. – Это случилось в ту ночь, когда загорелась деревня.

У меня перехватывает горло. Я не знаю, что сказать. Ветер укрывает Коула, как раковиной. Но голос каким-то образом проникает сквозь нее.

– Тогда было ужасно ветрено. Я еще подумал, что не весь этот ветер от меня. Слишком уж шумный, слишком неистовый. Он опрокинул несколько факелов. Я пытался успокоиться, но ветер только сильней бушевал. Сухая буря, тучи и ветер, и огонь разгорелся мгновенно, поглощая все. Я хотел, чтобы он и меня поглотил, но он меня обходил. Деревня занялась, как бумажный лист, скрутилась, свернулась – и в пять минут ничего не осталось. Один я. Я не хотел этого, Лекси. – Он наконец смотрит мне в глаза. Вина вместе со слезами поблескивает на темных ресницах.

Я тянусь к нему, но Коул отшатывается.

– Я не смог с этим совладать.

Между нами снова поднимается ветер, но я преодолеваю его и иду вперед, пока не встаю совсем рядом с Коулом. Тогда я опускаюсь рядом с ним на колени и кладу руки на его кулаки. Когда Коул поднимает лицо, щеки у него мокрые. Боль в глазах такая знакомая, что у меня будто вышибает весь воздух из легких.

– Потом все кончилось, и не осталось ничего, кроме пепла.

Я так и вижу его, опаленного, серого, одиноко стоящего там, где была деревня.

– Я чувствовал себя таким… пустым, – он мотает головой. – Выпотрошенным. Уничтоженным. И от этого больно. Больше всего.

– Успокойся, все в порядке, – говорю я, но ветер поглощает мой голос.

Он вздрагивает, моргает и оглядывается, а ураган разметывает землю и камни. Он мотает головой и пытается отодвинуться.

– Отойди.

Я сильнее сжимаю его руку, и ветер немного слабеет.

– Не отойду.

Маленькие вихри вздымают вокруг нас спиральки листьев и травы, и щебня, странное притяжение Коула влечет их к нему, как влечет и меня. Они переплетаются, растут.

– Отойди, пожалуйста, – повторяет он (в голосе слышится паника) и встает, пошатываясь на нетвердых ногах. Я встаю рядом с ним, отказываясь подчиняться. Но тогда ветер сам отталкивает меня назад, дергает за плащ. Сопротивляясь, я все же бреду прочь, а ветер поднимает вокруг меня настоящий вихрь, выдергивает из земли былинки, крутит их в воздухе. Он уже силен – но все нарастает, завывает, закручивается в настоящее маленькое торнадо на пустоши, а я – в центре.

– Коул! – кричу я, но имя теряется в шуме, ветер проглатывает его, едва оно срывается с моих губ. Мир позади смерча кажется смутным, размытым. Вереск, скалы, Коул – все перемешивается, а потом вообще скрывается за стеной воздуха. Только воронка, туннель вверх и вверх, к небу. Но здесь-то, в центре все иначе – как же здесь тихо, как покойно в стороне от того белого шума. Ветер ласково подергивает меня за рукава, полы плаща, выбившиеся завитки волос, но не зло, а почти с нежностью. Я представляю себе Коула вот в таком же туннеле в ту ночь, когда его деревня пылала. Его самого ветер охранял и спас. Одного. Мне становится одиноко. Я протягиваю руку, повожу пальцами по стене смерча.