Ближняя Ведьма

– Лекси, – мама стоит в дверях. С корзиной в руках она выглядит гораздо более живой и бодрой, чем за весь прошедший год. Тыльной стороной ладони я торопливо вытираю слезы, но мама уже вошла и стоит рядом со мной.

– Пойдем, – она берет меня за руку, выводит в коридор. На кухне Бо стоит к нам спиной, опираясь о стол. Рен играет с новыми тряпичными куклами, но незаметно, чтобы они ее радовали. Тайлер все сидит под дверью, мыча какой-то мотив. Из-за полотенца на лице звук выходит глухим. Мама ведет меня в свою комнату и плотно закрывает дверь. Поставив на пол корзинку, она вынимает из нее мои башмаки, до сих пор заляпанные грязью. Я целую маму, потом, присев, обуваюсь, а мама ловкими порхающими пальцами бесшумно открывает окно. Она крепко обнимает меня, поворачивается и неслышно исчезает. Я тихонько вылезаю в открытое окно, выпрыгиваю, чуть не падаю. А потом я бегу.

* * *

Я собираюсь бежать на север.

Из Ближней, туда, где волна за волной бегут круглые холмы, скрывая между тобой долины. Куда Отто и его свита увели Коула. Меня так и тянет бежать туда. Но я заставляю себя повернуть на восток. На восток, к лесу и костям. Это мой единственный шанс. И Коул тоже это понимал. Солнце ползет по небу вверх, к полудню.

Со мной все будет хорошо. Обещание Коула летит эхом по ветру, и я слышу его на бегу. Вспомни о костях, Лекси. Ты можешь все исправить.

С Коулом все будет хорошо.

С ним обязательно все будет хорошо.

Возникает другой голос: это голос Бо, вкрадчивый и приторно-сладкий: Земля Ближней да не окропится кровью чужестранца.

Я борюсь с собой, заставляю себя бежать к восточным холмам.

На бегу я вдруг отчетливо вспоминаю лицо дяди и дуло его дробовика, поблескивающее в лунном свете. Как мне хотелось бы, чтобы там во дворе Коул боролся, но он понимал, что это не поможет – я видела это по его глазам. Теперь в каждом порыве ветра я ищу его знак. Он дует мне на щеки, смахивает волосы с шеи. Но это всего лишь ветер. Коул обещал, что мы исправим все, а глазами прощался со мной, и мне все кажется, что я слышу вдалеке выстрел. Я спрашиваю себя, смоет ли дождь когда-нибудь красные пятна с земли, оставив только темные лужицы, как после охоты, очистит ли запятнанную землю. Нет. Не сейчас.

Я чувствую, что тяжесть в груди мешает бежать, пытаюсь сосредоточиться на дыхании, на вдохах, глубоких, прерывистых, и бегу, хотя ноги уже с трудом слушаются.

Успокойся. Это в голове звучит голос отца. Будь внимательна. Не позволяй мыслям улетать, не то улетит и твоя добыча. Я упрямо встряхиваю головой и поднимаюсь на пятый, последний холм, зная, что ждет меня там. Впереди появляются деревья, тяжело приникшие к земле – как уснувшие в долине низкие облака. Я спускаюсь с холма.

В пестром от солнечных бликов дневном свете лес совсем другой. Но он нисколько не лучше ночного и ничуть не менее пугающий. Он не светится изнутри иссиня-белым светом, зато между сухих ветвей сочится другой, тусклый, сероватый. У деревьев неровные, рваные очертания, их чахлые стволики похожи на тонкие жерди. Но они лезут вверх с каким-то неистовством, они утыкали землю, точно булавки. Беспощадные и колючие. Вокруг все застыло в мертвенном оцепенении.

Медленно я направляюсь к опушке, и земля хрустит под ногами – одеяло из сухой листвы и ломкого валежника. Как только я прикасаюсь к ближайшему дереву, на ум приходят те костяные пальцы, белые и тощие, обхватившие темный ствол. Я отдергиваю руку. Не хочу даже случайно дотронуться до того же места. Не хочу оставлять следов. Я боюсь, что найду ответы на все загадки, но еще сильнее боюсь не найти ничего, и от этого страха злюсь на себя особенно. Вот то место, где стояла Ближняя Ведьма, когда показалась нам. Вдохнув поглубже и погладив рукоять отцовского ножа, я заставляю непослушные ноги двигаться, чтобы переступить границу и оказаться в ведьминой чаще.

Глава 25

Останавливаюсь, затаив дыхание, но ничего не случается, никто не выходит.

Не завывает ветер, в мире ничто не меняется, так что я, постояв, иду дальше. Вместо того, чтобы красться вдоль опушки, по краешку леса, я направляюсь прямо в середину, туда, где давеча скрылась ведьма. Облизывая пересохшие губы, я напоминаю себе, что мертвые привязаны к своим могилам все время, пока светит солнце. Смотрю вверх, сквозь полог, но определить, сколько прошло времени, невозможно. Лес поглотил внешний мир, не пропускает ни света, ни тепла извне, жадно пожирая их, так что внутрь пробиваются лишь какие-то крохи. Кажется, нет ему ни конца, ни края.

Я ищу хоть какие-то следы ребенка, но не вижу ничего, кроме опавших листьев. Заросли хоть и густые, но безжизненные, истощенные, кора хрупкая, с треском обламываются сухие сучья.