Ближний круг российских императоров

<…> Раз на масленице в 1699 г. после одного пышного придворного обеда царь устроил служение Бахусу; патриарх, князь-папа Никита Зотов, знакомый уже нам бывший учитель царя, пил и благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому как делают архиереи дикирием и трикирием; потом с посохом в руке “владыка” пустился в пляс. Один только из присутствовавших на обеде, да и то иноземный посол, не вынес зрелища этой одури и ушел от православных шутов. <…> Петр играл не в одну церковную иерархию или в церковный обряд. Предметом шутки он делал и собственную власть, величая князя Ф. Ю. Ромодановского королем, государем, “вашим пресветлым царским величеством”, а себя “всегдашним рабом и холопом Piter’om” или просто по-русски Петрушкой Алексеевым. Очевидно, здесь больше настроения, чем тенденции. Игривость досталась Петру по наследству от отца, который тоже любил пошутить, хотя и остерегался быть шутом. У Петра и его компании было больше позыва к дурачеству, чем дурацкого творчества. Они хватали формы шутовства откуда ни попало, не щадя ни преданий старины, ни народного чувства, ни собственного достоинства, как дети в играх пародируют слова, отношения, даже гримасы взрослых, вовсе не думая их осуждать…

<…> Можно не дивиться крайней беззаботности о последствиях, о впечатлении от оргий. Хотя Петр жаловался, что ему приходится иметь дело не с одним бородачом, как его отцу, а с тысячами, но с этой стороны можно было ждать больше неприятностей, чем опасностей. К большинству тогдашней иерархии был приложим укор, обращенный противниками нововведений на последнего патриарха Адриана, что он живет из куска, спать бы ему да есть, бережет мантии для клобука белого, затем и не обличает. Серьезнее был ропот в народе, среди которого уже бродила молва о царе-антихристе; но и с этой стороны надеялись на охранительную силу кнута и застенка, а об общественной стыдливости в тогдашних правящих сферах имели очень слабое помышление. Да и народные нравы, если не оправдывают, то частью объясняют эти непристойные забавы.

Кому неизвестна русская привычка в веселую минуту пошутить над церковными предметами, украсить праздное балагурство священным изречением? Известно также отношение народной легенды к духовенству и церковному обряду. В этом повинно само духовенство: строго требуя наружного исполнения церковного порядка, пастыри не умели внушить должного к нему уважения, потому что сами недостаточно его уважали. И Петр был не свободен от этой церковно-народной слабости: он был человек набожный, скорбел о невежестве русского духовенства, о расстройстве Церкви, чтил и знал церковный обряд, вовсе не для шутки любил в праздники становиться на клиросе в ряды своих певчих и пел своим сильным голосом — и, однако же, включил в программу празднования Ништадтского мира в 1721 году непристойнейшую свадьбу князя-папы, старика Бутурлина, со старухой, вдовой его предшественника Никиты Зотова, приказав обвенчать их в присутствии Двора при торжественно-шутовской обстановке в Троицком соборе. Какую политическую цель можно найти в этой непристойности, как и в ящике с водкой, формат которого напоминал пьяной коллегии евангелие? Здесь не тонкий или лукавый противоцерковный расчет политиков, а просто грубое чувство властных гуляк, вскрывавшее общий факт, глубокий упадок церковного авторитета. При господстве монашества, унизившем более духовенство, дело церковно-пастырского воспитания нравственного чувства в народе превратилось в полицию совести».

М.Ф. Нарышкин

На свадьбе «князя-папы» присутствовал и сам Бахус, его изображал царский шут Семен Яковлевич Тургенев. Возможно, он же сыграл роль Нептуна на маскараде, который состоялся в следующем, 1722 г., в честь еще одного празднования Ништадтского мира, на этот раз в Москве. Сани, полные ряженых соратников Петра, с грохотом и криками катались по городу, «Нептун» в короне и с трезубцем гарцевал впереди позолоченной кареты. Выворачивание социальных норм наизнанку, превращение царя в шута, а шута — в морского царя или в греческого бога — именно это происходит на карнавалах. «Серьезные» торжества и «низовая» комическая стихия причудливо перемешивались по воле Петра, и если это кого-то и смущало, то мало кто осмеливался высказать это вслух.

Давайте же ближе присмотримся к тем, кто вместе с Петром веселился на «всешутейшем и всепьянейшем соборе».

* * *

Матвей Филимонович Нарышкин, родственник царицы Натальи Кирилловны. В 1674–1676 гг. — воевода в Великом Устюге, с 1678 г. — дворянин московский, с 1686 г. — стольник, с 1688 г. — окольничий, с 1690 г. — боярин. Ни государственного ума, ни каких-то замечательных способностей за Матвеем Филимоновичем не водилось.

О нем отзывались как о человеке очень глупом, но исправном пьянице, который с честью носил шутовской сан «патриарха» «Всепьянейшего собора всешутейшего князь-папы» и прозвище Милак. Скончался Матвей Филимонович в 1692 г.