— Так и было, парень, — отозвался Дзюба. — Спустя месяца два он такого шамана нашел. Летал на Алтай, с кем-то из Института Истории Науки и Техники разговаривал часами, а они тогда много с аномальщиками возились, в общем… К началу лета наша с Людочкой работа вполне оформилась. Она, завзятая походница по самой что ни на есть дикой природе, стала организовывать за счет института большой сбор разных специалистов, которые дошли до какого-то результата, но революции в своих дисциплинах пока не совершили. Я, когда читал ее список, диву давался, там были все, от физиков и математиков до откровенных прикладников, и даже попадались гуманитары.
Он откинулся на стул, победоносно оглядел собственную кухню, будто видел ее впервые. И неопределенно покрутил пальцами в воздухе, изображая нечто недоступное, должно быть, моему воображению, а может, и своему тоже.
— Все были молоды и полны желания работать. Они и оказались… материалом для его эксперимента.
— И сколько людей он набрал? — поинтересовался я. — Какова была выборка?
Дзюба был доволен, либо процент алкоголя в крови поднялся до необходимого уровня его хорошего настроения.
— Набрал не он, выбирали этих людей как раз мы с Людочкой, это была наша работа… Почти две сотни ребят согласились отправиться на пару деньков на Алтай, и поучаствовать в обычном, как они думали, научном сборище с разными междисциплинарными обсуждениями. Конечно, немало было таких, кто отказался, не захотели тратить время, но согласились-то тоже многие… Хотя, — он слегка понурился, — в итоге приехало не двести человек, а сотни полторы. Но Орехов и это признал неплохим результатом, уже в самолете, когда мы летели туда за неделю до срока, чтобы все как следует подготовить.
Он резко затоптал сигару в пепельнице, достал с верха навесного шкафчика «Герцеговину Флор», снова закурил с большим удовольствием.
— А потом наступила пятница, девятнадцатого июля, как ты сам догадался, юноша, пятнадцатого года. — Он поперхнулся дымом и сбился. — Предыдущий день мы встречали гостей, размещали их по номерам гостиницы, а вечером, естественно, всех как следует покормили. В общем, создавали обстановку обычного научного сейшена, которых потом каждый… Ну, почти каждый из нас изведал за свою жизнь много раз. Особенно, такие вот олухи, как я, которые в науке ничего больше и не сделали, лишь по конгрессам мотались.
Я попытался возразить, но он патрицианским жестом отмахнулся с зажатой между пальцами дымящейся папиросой.
— Ты не спорь, а слушай. Так вот, поздно ночью в штабной номер пришел Орехов, и с пьяно-измененнной мимикой заявил, что про шамана ничего не знает, даже не уверен, что тот появится. И уходя, добавил, что не уверен также в погоде. То есть, погоду обещали отличную, солнечную, с умеренным ветром и без намека на грозу. — Он замял папиросу, тут же сунул в зубы новую. — А мы с Людочкой еще посидели, переглядываясь, наше дело обстояло швахово, и не иначе. Все было напрасно, было зря. — Он чуть усмехнулся. — Почему-то возникло чувство огромной потери, едва ли не краха самого главного, что могло в моей жизни произойти. Понимаешь, не из тех событий, которые потом заносят в энциклопедии, и которые отмечаются… вот пресса твоя, например, отмечает, якобы, как поворотный момент чего-либо… А настоящий, главный момент, о котором никто не знает, только сам человек, и о котором не принято рассказывать… Как я сейчас тебе рассказываю.
Он задумался, выпил, снова выпил. Я ждал, на всякий случай приготовил кофе. Дзюба кофе обрадовался, и поэтому продолжил:
— На следующее утро в конференцзале кто-то о чем-то докладывал, а к обеду мы поехали, как всем было сказано, на пикничок. Посадили всех в автобусы и повезли туда, где должны были встретиться с шаманом. Там расставили переносные столики, стулья, еду и выпивку. У нас троих настроение было тяжелым, из-за превосходной погоды. А народ наш пикник принял благосклонно, нежелающих в нем участвовать практически не оказалось… — Он тряхнул головой. — Нет, все же было что-то еще, может, предчувствие, что что-то случится. Так бывает, — добавил он, — вот работаешь и наступает усталость, кажется, что ничего не получится, но жалко оставить сделанное, и продолжаешь по инерции… А за этой инерцией неожиданно возникает момент, когда надежда, что все может получиться, приходит вновь. Вот и у нас так было. Да, через усталось, разочарование, отчаяние даже, вдруг…
И он стал снова рассказывать так, что я без труда вообразил, будто сам оказался на пикнике где-то на Алтае в июле пятнадцатого года, в малознакомой компании людей, которым чуть позже предстояло совершить самый грандиозный переворот во многих областях науки и техники.