Близкое и далёкое

  Бесполезно! Всё бесполезно! Поздно! Электричка сойдёт с рельсов, рухнет с моста, столкнётся… Гибель. А я знаю и ничего не смогу сделать?

  Может, стоит позвонить в полицию, сказать: в электричке бомба? Поезд, конечно, остановят, людей эвакуируют, станут искать взрывчатку. Меня за такие шутки, конечно, посадят, мама будет носить в тюрьму передачки. Но она будет жива. Я верю, моя мама достаточно сильная, чтобы вынести это, не умереть от горя и стыда.

  Но спасу ли я маму? Бомбу не найдут, электричка поедет дальше… Звонить маме, кричать, что меня арестовали! Тогда ей будет уже не до дачи – всё бросит и примчится. За что арестовали? За несанкционированный митинг? Такое может случиться с бабушкой, но не со мной. Мама знает: я по митингам не хожу.

  Попала в больницу с травмой? Это будет убедительнее. Но… Вдруг смерть ждёт маму не в той электричке, из которой она выскочит на ближайшей остановке, а в той, куда она сядет, чтобы ехать обратно? Или на платформе, где она будет её ждать?

  Что же делать? Что делать? Я чувствовала, что самой мне ответа не найти.

  Как сумасшедшая, неслась я домой, натыкаясь на встречных людей, распугивая кошек и собак, и не замечала осуждающих взглядов, что кидали мне вслед. Ждать лифта тоже не было терпения – влетела на шестой этаж пешком. Открыла дверь и, на ходу скидывая туфли, побежала в комнату.

  В ящике стола царил сущий хаос. Через минуту он превратился в лежащую на полу груду всего ненужного. Вот она – пара толстых свечей, а вот и круг диаметром в полстола. Сама вырезала в десятом классе – хотела вызвать дух Ньютона попросить его помочь с контрольной по физике. Но сэр Исаак, видимо, решил, что мне вполне по силам справиться самой, и не пришёл. К слову сказать, был отчасти прав – на троечку получилось.

  Я разложила круг на столе, поставила на него принесённое из кухни блюдце, зажгла свечи, выключив при этом электрический свет.

– Сеньор Игнасио Видаль! – позвала я. – Придите, умоляю!

  Ничего не произошло. Никакой яркой вспышки, озарившей комнату, никакого холодка, что ознаменовал бы столкновение мира живых с миром мёртвых. Блюдце, вопреки ожиданиям, не задвигалось по бумаге, как бешенное.

  Эх, да что же это я – накрутила сама себя, поверила в какую-то ерунду? Ну не дура ли?

  Я уже готова была потушить свечи и всё убрать, как вдруг услышала:

– Нина!

  Голос раздавался из-за спины. Я стремительно обернулась. Мамочка дорогая! Что это? В настенном зеркале, вместо своего собственного отражения, я увидела старого знакомого из Салоу. Чтобы не закричать со страху, я быстро зажала себе рот рукой.

– Не бойся, Нина, – сказал мне пришелец по-английски. – Я всё равно не смогу покинуть зеркала. Звонить никуда не надо. Сообщение про бомбу предотвратит беду, но тебя посадят. Скажешь про больницу – ничего не изменится. Мама купила в поезде журнал – выбрось его.

  Мой испуг постепенно сменялся удивлением. Журнал? Причём здесь журнал? Как сеньор Видаль себе представляет – догнать поезд, вырвать покупку из маминых рук, выбросить в окно? А если это даже каким-то чудом удастся, как это поможет избежать катастрофу?

– Выбрось, когда мать приедет. Или хотя бы вырви последнюю страницу. В ней ваше несчастье.

– Значит, крушения поезда не случится? – я не верила своей радости.

– Нет. Из Орехова-Зуева мать вернётся живая.

  Только услышав это, я позволила себе вздохнуть с облегчением.

– Спасибо, сеньор Видаль, я всё сделаю. Только почему тогда, в Салоу… – мне было жутко любопытно, и почему этот молодой офицер назвал мою маму дочерью Евы, и почему решил предупредить нас о грозящей опасности.

– Твоя бабушка – моя дочь Евлалия. Ирэна – её сестра-близнец. Когда девочек вывозили на корабле, она заболела и умерла. Записали, что это Ева. А сами они были слишком малы, чтобы выучить свои имена.

– Ничего себе! – вырвалось у меня. – Так Вы, получается, мой прадед?

  Тут я запнулась. Вдруг отцу моей бабушки это не понравится? Вдруг он скажет: "Молчи, крысёныш! Тебя вообще на помойке нашли!", как другой мой дедушка – папин отец. Правда, он тогда был сильно выпивший, но и трезвый он относился ко мне не намного лучше. Как и многие, дедушка был уверен, что ребёнок, брошенный алкашкой, не может не вырасти пьяницей. Когда мы собирались на семейных праздниках, я, уже будучи взрослой, боялась пить вино – дедушка тут же начинал на меня коситься: ну вот, я же говорил! Так до самой смерти не простил мне, что не родная.

– Про помоечную – это ты брось! – прадед из зеркала пригрозил мне пальцем. – Ты дочь моей внучки, и неважно, сама она тебя родила или нет.

– Спасибо, дедушка! Ты хороший!