Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

И как страстно мечтал он об этом! В засуху поля не так жаждут благотворного дождя. Если бы отец хоть раз уловил взгляд, которым следим за ним, когда великий Карло Брешиани бывал дома и не видел сидящего в стороне сына. Казалось, всеми силами души, Этторе без слов говорил ему: отзовись же, отомкни мне свое сердце! Раз ночью что – то приподняло мальчика с постели. Он босиком в одной рубашонке встал, на цыпочках прокрался в коридор, по мраморному полу которого широко разливался серебряный свет месяца. Резко и черно перед ребенком бежала его тень, всё удлиняясь и удлиняясь к лестнице. На ее ступенях она ломалась, перед окном исчезла и выросла уже позади. Сердце стучало в маленькой груди. Всего так и охватывало ознобом, хотя ночь была тиха и тепла. Громадная магнолия перед окном точно грозила. Большие белые цветы ее казались чьими – то головками, которые раздвинув густую и твердую зелень, с ужасом смотрели на Этторе.

Он повернул в следующий коридор. Сюда выходила спальня его отца. Прислушался… Дверь была полуотворена… Щель эта светилась. Луна затопляла всю комнату… Боком, боком прокрался туда мальчик. Ему казалось, что весь мир слышит, как бьется его сердце: так и стучит, так и стучит в свою клетку… Как отец не проснулся от этого стука! Ребенок даже схватился за грудь рукою. Он так и врос в землю около. Смотрит. Вон эта большая характерная голова с массою волос. Он до сих пор помнит, как она тогда резко и красиво выделялась на постели. Мощные руки… Сильная из – под расстегнутой рубашки грудь… Так бы и припал рыдая к этой руке, ни разу не поднявшейся над ним для ласки! Что бы он, ребенок, сделал, если бы отец проснулся. Может быть, опрометью кинулся бы прочь… А может быть, действительно заплакал и спрятал бы свою головку на его груди…

Но отец не шелохнулся. Так же ровно и спокойно дышал, а страх всё больше и больше прокрадывался в душу Этторе. «Что я делаю? Если он подымется и крикнет на весь дом?» Слепой безотчетный ужас двигал его всё ближе и ближе к дверям, из дверей в коридор, из коридора на лестницу. С лестницы наверх, в свою комнату. Только там, завернувшись с головою в одеяло, мальчик проплакал всю остальную ночь. Этими слезами, больными, нежными, он прощался со всякою надеждою когда – либо обратить отцовское сердце к себе. Он не проклинал, – в детской душе не было места осуждению. Ему безотчетно было жаль себя, и после того он уже весь прирос к матери.

Казалось, она одна была у него на свете. И теперь Бог знает, чего бы он не сделал для ее спокойствия. То, что он бросил сцену и вернулся – было ничто. Она могла пожелать от него гораздо большего, и он бы не поколебался исполнить это. Долгие годы потом, слушая как говорят о его отце, он чувствовал холод в душе, хотя и гордился. Всякий раз, даже встречая его имя в газетном отчете, он опять переживал ту минуту в большой, залитой лунным светом спальне. Сердце у него начинало биться, как испуганная птица в тесной клетке, а от босых ног к груди подымалось что – то, заставлявшее дрожать его худенькое, плохо тогда развивавшееся тельце. И он видел перед собой на большой белой подушке резкие и мрачные черты оригинальной головы Карло Брешиани с сомкнутыми веками. Казалось, достаточно было этим векам подняться и из – под них сверкнуть грозному и остуживающему взгляду, чтобы последняя искра жизни замерла в душе мальчика. Это ощущение так и осталось преобладающим на всю его молодость. Он никак не мог разделаться с ним и подавить его другими.

XVIII

Какие на него права у этого человека?

Он вырос вне его ласки и заботы. И теперь отец, не зная, что его сын представляет собою, отрывает его от любимого дела. Так представилось что – то, может быть, осведомился о нем в дурную минуту, и Этторе должен бросить всё и ехать назад. Бросить всё после такого начала, когда ему, наконец, попала в руки роль, на которой он мог бы сделать себе имя! О, разумеется, не будь матери – он бы швырнул письмо знаменитого артиста в сторону и забыл о том, что гениальный старик связан с ним какими бы то ни было узами. Ведь не мечтает же Этторе быть наследником его богатства и имени. Богатство он сделает себе, если оно ему понадобится, а рядиться в чужую славу ему ни разу и в голову не приходило. Это он считает низостью. Напротив, именем отца он и не назовется на сцене. Зачем ему продолжать династию Брешиани, как выразился кто – то, когда он может создать свою. Да ведь для гения нет наследственности в этом отношении. И чем ближе домой, тем его негодование всё подымалось и подымалось, одурманивая его чадом, в котором он уже терял способность обсудить, что он будет делать завтра. Скверный извозчик из Комо еле – еле довез его до виллы. В кабинете у отца был еще огонь, но в этом настроении Этторе не хотел встречаться с стариком. На лестнице чьи – то руки горячо обняли его. Он узнал мать…

– Как я тебе благодарна, что ты приехал. Теперь у нас опять будет мир.

– А разве…