Близость

Доус кивнула. Мой дневник в известном смысле схож с нею, заметила она; у него нет никого, кому рассказать. Я с таким же успехом могу поведать свои сокровенные мысли и ей. У нее ведь тоже нет никого, кому передать можно.

Она говорила без тени уныния, почти весело. Можно передать духам, указала я.

– Ах! – Она наклонила голову к плечу. – Духи и так все видят. Даже страницы вашей секретной тетради. Даже если вы пишете в ней… – она сделала паузу, чтобы легонько провести кончиком пальца по губам, – уединившись в темной комнате, заперев дверь на ключ и сильно прикрутив лампу.

Я удивленно моргнула. Как странно, сказала я, ведь именно в такой обстановке я и пишу дневник. Несколько мгновений Доус пристально смотрела на меня, а потом улыбнулась. Все пишут в такой обстановке, сказала она; на воле она тоже вела дневник и всегда писала по ночам, в темноте, пока не начинала зевать и клевать носом. Страшно жаль, что сейчас, когда у нее бессонница и вся ночь в полном распоряжении, она не может ничего писать.

Я вспомнила ужасные бессонные ночи, которые настали для меня, когда Хелен сообщила мне, что выходит замуж за Стивена. За все недели, прошедшие с того дня до дня папиной смерти, когда я впервые приняла морфий, я, наверное, не проспала и трех ночей в общей сложности. Я представила, как Доус лежит с открытыми глазами в своей темной камере; представила, как даю ей выпить морфий или хлорал и она смыкает веки, погружаясь в сон…

Снова взглянув на нее и увидев, что она по-прежнему смотрит на торчащий из кармана блокнот, я невольно положила на него ладонь, словно прикрывая. И тогда на лицо Доус набежала тень горечи.

Правильно, блокнот нужно прятать подальше, сказала она; мы все здесь убить готовы за листок бумаги, за листок бумаги и чернила.

– Когда тебя доставляют в тюрьму – велят поставить подпись на странице в толстом черном журнале… – То был последний раз, когда она держала ручку и писала свое имя. То был последний раз, когда она слышала свое имя. – Здесь меня называют по фамилии, просто Доус, как служанку. Если кто-нибудь, обращаясь ко мне, скажет «Селина», я, наверное, даже головы не поверну, чтобы откликнуться. Селина… Селина… я уже и забыла ту девушку! Она все равно что умерла. – Голос ее слегка дрогнул.

Мне вспомнилась проститутка Джейн Джарвис, которая выпрашивала у меня листок из блокнота, чтобы передать записку своей подружке Уайт. С того дня я больше ни разу к ней не заходила.

Но мучительно хотеть листок бумаги для того лишь, чтобы просто написать на нем свое имя и таким образом получить возможность снова почувствовать себя живым, реальным человеком…

Господи, это же такая малость!

Кажется, я на миг прислушалась, дабы удостовериться, что миссис Джелф по-прежнему занята чем-то в дальнем конце коридора. Потом достала из кармана блокнот, раскрыла на чистой странице и положила на стол, после чего протянула девушке самописную ручку. Доус недоверчиво уставилась на нее, затем на меня. Несколько секунд она просто сжимала ее в пальцах, потом неловко открутила колпачок – похоже, никогда прежде не пользовалась подобной письменной принадлежностью. Она занесла дрожащую руку с самопиской над чистым листом и – когда на кончике пера набухла блестящая чернильная капелька – медленно вывела: «Селина». А ниже написала свое полное имя: «Селина Энн Доус». А еще ниже снова: «Селина».

Она писала, склонясь над столом, мы почти соприкасались головами; когда она наконец заговорила, голос ее звучал лишь немногим громче шепота:

– Интересно, мисс Прайер, вы когда-нибудь пишете в своем дневнике это имя?

Я на минуту смешалась, ибо только сейчас, стоя вплотную к ней в промозглой тюремной камере и ощущая исходящее от нее тепло, вдруг с изумлением осознала, сколь часто на самом деле пишу о Селине Доус. С другой стороны, почему бы не писать и о ней, если я пишу обо всех других арестантках? И уж конечно, лучше писать о ней, чем о Хелен…

– А если бы я и впрямь о вас писала – вы бы возражали? – наконец ответила я вопросом на вопрос.

Возражала бы она? Доус улыбнулась. Да она была бы страшно рада знать, что кто-то – а в особенности я, за столом в своей комнате, – пишет о ней: Селина сказала так-то, Селина сделала то-то. Она расхохоталась: «Селина наболтала всякого вздора о духах…»

Доус потрясла головой. Но смех ее стих столь же быстро, как набрал силу, и улыбка погасла на лице.

– Только, разумеется, вы не назовете меня Селиной, – тихо промолвила она. – А назовете просто Доус, как все здесь называют.

Я сказала, что буду называть ее любым именем, какое ей нравится.

– Правда? – встрепенулась она. А потом поспешно добавила: – Только не подумайте, что взамен я попрошу позволения называть вас иначе, чем «мисс Прайер»…

Поколебавшись, я ответила, что едва ли матроны сочтут подобающим какое-либо иное обращение ко мне.