Близость

Но на всем пути я остро ощущала тяжесть блокнота в кармане, бившегося о мое бедро при каждом шаге: по милости Доус он превратился в какую-то странную и ужасную ношу. По выходе из женского корпуса я сняла перчатку и положила голую ладонь на кожаный переплет, который, казалось, все еще хранил тепло огрубелых пальцев. Однако вынуть блокнот из кармана я не осмелилась. А достала его, только когда меня усадили в кэб и извозчик тронул кнутом лошадь. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы найти нужную страницу и развернуть к свету уличных фонарей, падающему в окошко. Прочитав написанное, я тотчас захлопнула блокнот и засунула обратно в карман, но в течение всей тряской поездки крепко прижимала ладонь к кожаному переплету, который под конец стал влажным.

Сейчас раскрытый блокнот лежит передо мной. На странице несколько клякс и написанные Доус имена: ее собственное и мое давнее тайное. А ниже нацарапано следующее:

«Мы сегодня столько говорили о духах, но вы ни словом не обмолвились о вашей пропаже. Неужели вы думали, что они ничего мне не скажут, когда заберут у вас медальон? Ну и позабавились же они, глядя, как вы его ищете, Аврора!»

Я пишу при догорающей свече, язычок пламени совсем слабый, вот-вот погаснет. Ночь холодная и ветреная. Из-под двери дует сквозняк, шевелящий бахрому напольного ковра. Мать и Прис давно спят в своих постелях. Спит вся Чейн-уок, весь Челси. Только я не сплю – я и еще Вайгерс: мне слышно, как она беспокойно ворочается наверху, в бывшей комнате Бойд. Отчего ей не спится? Какие звуки не дают покоя? Раньше я думала, что по ночам в доме стоит полная тишина. Но сейчас мне чудится, будто я слышу тиканье всех часов и хронометров, скрип каждой половицы и ступеньки. Я вижу свое лицо, отраженное в оконном стекле: оно кажется незнакомым и я боюсь в него вглядываться. Но я боюсь и посмотреть мимо него, в черную ночь за окном. Потому что где-то в ней – Миллбанк, залитый густыми-густыми тенями. И в одной из теней лежит Селина… Селина… Она вновь заставляет меня писать здесь это имя; она становится все реальнее, все телеснее и живее с каждым движением пера по бумаге… Селина. В одной из теней лежит Селина. Глаза у нее открыты, и она смотрит прямо на меня.

26 ноября 1872 г.

Ах, видела бы тетушка, где я сейчас! Я в Сиденхаме! В доме миссис Бринк! Она перевезла меня прямо сегодня – заявила, что скорее позволит мне умереть на месте, чем провести еще хоть час в отеле мистера Винси.

– Да ради бога, забирайте ее, мэм! – сказал мистер Винси. – Вместе со всеми неприятностями, которые она вам, надеюсь, принесет!

Но вот мисс Сибри, выйдя попрощаться со мной, прослезилась и выразила уверенность, что меня ждет большое будущее.

Миссис Бринк поехала со мной в собственном своем экипаже, и, когда мы подкатили к дому, я едва не грянулась в обморок, ибо в жизни еще не видела столь роскошного особняка – с огромным садом вокруг и гравийной аллеей, ведущей к парадной двери.

Взглянув на меня, миссис Бринк воскликнула:

– Дитя мое, вы бледны как мел! Конечно же, вам понадобится время, чтобы здесь освоиться.

Она взяла меня за руку и повела к крыльцу, а потом долго водила из комнаты в комнату, все время спрашивая:

– Ну, что скажете? Посмотрите хорошенько. Вы узнаёте вот это… а это?..

Я ответила, что толком ничего сказать не могу, поскольку у меня в голове туманится, и миссис Бринк тотчас откликнулась:

– Ничего, полагаю, со временем все придет.

В конце концов она привела меня в эту комнату, которая прежде принадлежала ее матери, а теперь будет моей. Комната такая большая, что поначалу я приняла ее за очередную гостиную. Но потом увидела кровать, подошла к ней и потрогала резную спинку. Должно быть, я опять побледнела, ибо миссис Бринк охнула:

– Нет! Все-таки это стало слишком сильным потрясением для вас! Не лучше ли отвезти вас обратно в Холборн?

Я поспешно сказала, что ей нет нужды беспокоиться, ведь подобная слабость вполне естественна, она ничего не значит и скоро пройдет.

– Ну, тогда оставлю вас на часок, чтобы вы немного попривыкли к своему новому дому, – промолвила миссис Бринк и поцеловала меня со словами: – Надеюсь, теперь мне такое позволительно?

Я подумала обо всех плачущих дамах, чьи руки держала в последние полгода, а также о мистере Винси, который все норовил как-нибудь этак до меня дотронуться и постоянно торчал под моей дверью. Но со дня смерти тетушки еще никто ни разу не поцеловал меня – никто!

Прежде я как-то об этом не задумывалась, и только сегодня, когда губы миссис Бринк прикоснулись к моей щеке, я вдруг ясно осознала это.