Блокада

— Я не генерал и даже не военный, — усмехнулся Ходоренко, — вы об этом уже слышали. Теперь скажите, господин Бисмарк, как с вами обращались после того, как вы попали в плен? Может быть, вас били?

— О нет! — почти одновременно ответили немцы.

— Морили голодом?

— О нет! — опять воскликнули они дружно.

— Грозили расстрелом?

— Господин… господин большевик, — сказал, вставая, обер-лейтенант, — я готов засвидетельствовать честным словом немецкого офицера, что обращение с нами было вполне корректным. Нам обещали, что отправят в лагерь для военнопленных и вернут в Германию, как только кончится война.

— В какой части вы служили, обер-лейтенант?

— Третья рота, четвертый полк, — отчеканил Браун.

— А вы, лейтенант?

— Третья рота, четвертый полк.

— Отлично. Кто командир вашей части?

— Оберст-лейтенант Данвиц, — ответил Браун.

— Следовательно, оба вы без всякого давления утверждаете, — резюмировал Ходоренко, — что вас ни к чему не принуждали, обращались с вами хорошо, кормили удовлетворительно. Так, обер-лейтенант Браун?.. Так, лейтенант Бисмарк?

Немцы кивнули.

— Я прошу вас ответить.

Немцы поочередно произнесли: «Яволь!»

— Теперь у меня вопрос к лейтенанту Бисмарку. В найденной у вас записной книжке… — Ходоренко сделал паузу и, обращаясь к батальонному комиссару, сказал: — Разрешите?

Тот вынул из нагрудного кармана кителя потрепанную книжку и передал ее Ходоренко.

— …В вашей записной книжке, — продолжал Ходоренко, листая страницы, — есть такие слова, написанные по-русски. Читаю: «Прошу, не стреляй в меня. Отправьте к вам в плен. Я вашего языка не понимаю». Когда и кем написаны эти слова?

Немец молчал.

— Повторяю, — сказал Ходоренко, — не хотите — не отвечайте… Но это ваша книжка?

— Да, — глухо ответил Бисмарк.

— Вы показали эту страницу нашим бойцам, когда вас захватили. Верно?

— Да.

— Но как же вы написали это, не зная языка?

— Это… написал не я.

— Кто же?

— Один русский, — едва слышно произнес Бисмарк.

— Громче, пожалуйста! Наши товарищи не слышат.

— Один русский. Пленный.

— По вашей просьбе?

— Да.

— Как же вы не побоялись, что он может рассказать о вашей просьбе кому-либо из ваших начальников?

— О! — с неожиданным оживлением воскликнул немец. — Это было исключено.

— Почему?

— Через пять минут его расстреляли.

— За что?

— Он был комиссаром!

— Из чего вы это заключили?

— Звезда. Красная звезда. Вот здесь. — И немец показал на рукав своего мундира.

Неясный глухой звук, точно один тяжелый вздох, пронесся но комнате.

— Вы командовали расстрелом?

— О нет, нет! — испуганно крикнул Бисмарк.

— Кто же?.. Я спрашиваю: кто? — громче повторил Ходоренко.

— Лично командир полка Данвиц, — после паузы ответил Бисмарк.

— Значит, вы были уверены, что рано или поздно попадете в плен? Почему?

Немец молчал.

— Хорошо, можете не отвечать. Тогда другой вопрос: когда сделана эта надпись?

— Не так давно. Зимой.

— Почему именно теперь вам пришла в голову мысль о возможности пленения?

— Потому… потому… — забормотал немец и вдруг неожиданно истерически закричал: — Потому что все это превратилось в пытку! Мы слишком много времени стоим под Петербургом! В снегу! Без теплой одежды! По нам бьет ваша тяжелая артиллерия! Почти каждые сутки мы недосчитываемся солдата или офицера, их похищают ваши разведчики! Я ведь тоже человек!..

«Ты мерзавец, негодяй, дикий волк! — хотелось крикнуть еле сдерживающемуся Валицкому. — Ты захотел купить себе жизнь у человека, идущего на казнь. Обреченного на смерть только за то, что у него была красная звезда на рукаве! Негодяй!..»

— Успокойтесь, — подчеркнуто хладнокровно произнес Ходоренко.

Немец перестал всхлипывать. Люди, сидящие за столом, смотрели на него, и в глазах их было презрение.

Ходоренко спросил:

— Есть ли у кого еще вопросы?

Никто не ответил, и тогда подал голос Валицкий, спросил по-немецки:

— А этот комиссар… Он просил пощады?

— О нет! — обрадованно воскликнул Бисмарк.

— Как вы думаете — почему? — едва сдерживая волнение, спросил Валицкий снова.

— Это же исключалось… господин… господин… — немец занялся, растерянно глядя на солдатскую шинель Валицкого, которую тот так и не снял, — господин полковник, — закончил он неожиданно. — Комиссары никогда не просят пощады!

Немец произнес эти слова так, будто искренне удивлялся, как этот странный русский офицер без знаков различия в петлицах, но, судя по возрасту, наверное же полковник, не понимает таких элементарных вещей.

— Тогда еще один вопрос, — не унимался Валицкий. — Вам известно, что ваш однофамилец предупреждал немцев об опасности войны с Россией?

— Мой… однофамилец? — растерянно переспросил Бисмарк, и лицо его расплылось в улыбке. — Но это же было очень давно! И никто этого не помнит.

— Мы… вам… напомним, — жестко произнес Валицкий и сжал кулаки.

Ходоренко посмотрел на него предостерегающе.

— Не будем вдаваться в историю, — сказал он и, снова обращаясь к немцам, спросил: — Может быть, у вас есть к нам какие-нибудь вопросы?

— У меня, если позволите, мой господин, — сказал долго молчавший Браун. — Вы… всегда так едите?

Ходоренко пожал плечами.

— Как именно? — переспросил он. — Вы хотите сказать — всухомятку?