Блокада

Связавшись по телефону со Звягинцевым, ушедшим на свой КП, Вострышев доложил:

— В числе других пленных захвачен полковник. Но он оглушен или контужен. Куда прикажете отправить?

— А кто его взял в плен — твои люди или Борщева?

— Да вместе… — неуверенно ответил Вострышев.

— Отправь к Борщеву, а сам давай сюда.

…Звягинцеву только что наскоро сделали перевязку. Он не успел еще связаться со штабом армии и не знал общего положения дел. Он знал одно: попытка врага прорваться в стык между частями УРа и дивизией Борщева отбита.

Нет, он не считал это заслугой лишь его батальонов, немалую роль в ликвидации прорыва сыграла и сама дивизия Борщева… Тем не менее радостная, пьянящая мысль, что уровцы с честью исполнили свой воинский долг, захватила сейчас Звягинцева целиком.

Пройдет короткое время, и он горько ощутит потери: ранены Малинников и Ефремов, погиб командир роты и многие, многие бойцы…

Но сейчас он думал только об одном: враг не прошел. Те, кто ведет бой на соединение с волховчанами, могут не беспокоиться о своем тыле…

Звягинцев сидел у телефона, закрыв глаза и пытаясь представить себе, что происходит там, на северо-востоке…

Да, не батальоны, с которыми его связала военная судьба, прорывали блокаду, — они были своего рода плотиной на пути хлынувшего вражеского потока, который, не встретив преграды, растекся бы, расширился, разлился в огненное море за спинами сражающихся советских бойцов. Крепость этой плотины определялась тем, что ставкой в борьбе были не просто жизнь, то есть физическое существование, или смерть, которая на войне обычна, а нечто гораздо большее: от исхода боя зависела судьба Ленинграда…

Глава 28

В ночь на 18 января Звягинцеву позвонил командарм Духанов:

— Как обстановка? Немецких танков перед тобой больше нет?

— Только разбитые, товарищ «первый», — ответил Звягинцев.

— Молодец, подполковник! И бойцы твои молодцы! Передай им мою благодарность. Завтра к девяти тридцати прибудешь ко мне. Оставь за себя начальника штаба.

…В назначенное время Звягинцев был на КП армии. Но командующего там не оказалось.

Звягинцев решил зайти в оперативный отдел. В блиндаже за столом сидел полковник, видимо один из операторов, и кричал в телефон:

— Соединились?! Где? У Рабочего поселка номер один?! Вот здорово! Так бы сразу и говорил. Давай, записываю! — И полковник, прижимая плечом трубку к уху и хватая со стола карандаш, стал записывать, повторяя вслух: — С нашей стороны… замполит батальона майор Мелконян… старший лейтенант Калугов… сержант Анисимов… С волховской майор Мельников… старший лейтенант Ишимов. Все. Понял!

Положив трубку, полковник радостно сказал:

— Наконец-то! Соединились!

— Товарищ полковник… — с трудом ворочая от волнения языком, проговорил Звягинцев, — я… правильно понял?.. Прорвали?!

— Раз соединились, значит, прорвали! Ты откуда такой непонятливый?..

Еще не веря самому себе, Звягинцев попытался осмыслить только что услышанное, но осознал, запомнил только одно слово. Оно было огромным, емким, как сама жизнь, громким, как удар гигантского колокола, радостным, как голубое небо, как солнце, — «прорвали!».

— Товарищ полковник, — овладевая наконец собой, четко произнес Звягинцев, — я помощник начальника отдела укрепрайонов фронта. В настоящее время командую шестнадцатым УРом. Имею приказ явиться к командарму. Если он сейчас там, в Первом поселке, — разрешите мне направиться туда.

— Хитришь, друг, — добродушно ответил полковник, — чую, на том месте побывать хочешь, так? Понимаю, разрешили бы — сам бы побежал вприпрыжку… Ладно, иди.

На пороге появился боец с автоматом в руках.

— Пленного привели, товарищ полковник! — доложил он. — Куда его?

— Давай сюда, — приказал оператор и добавил: — А сам шагай в третью землянку, там особист язык знает, передай, что полковник Семенов просит зайти.

— Спасибо, товарищ полковник! — сказал Звягинцев. — За все спасибо. И главное — за такие новости!

Он вышел из землянки, почти столкнувшись у входа с пленным, конвоируемым двумя автоматчиками.

— Слушай, Туликов, — обратился Семенов к вошедшему особисту, — вот какого-то оберста привели. Давай снимем предварительный допрос, а потом отправляй его куда следует.

Туликов молча кивнул, сел за стол напротив полковника.

— Придется вам вести протокол, — сказал он.

Семенов вынул из планшета блокнот.

— Поставьте ему табуретку, — приказал Туликов автоматчикам, — и подождите у входа. — Поежился: — Холод у вас тут собачий.

— Сейчас затопят, я уже приказал, — сказал Семенов.

— Садитесь, — по-немецки обратился Туликов к пленному.

Тот послушно сел.

— Фамилия, звание, должность? — спросил его Туликов и, выслушав ответ, продиктовал: — Арним Данвиц, полковник, командир полка.

Данвиц был бледен. На правой щеке краснела длинная царапина. Глаза смотрели не испуганно, а как-то отрешенно. Он не боялся смерти, он думал сейчас о том, что обманут. Обманут всеми — фон Леебом, Манштейном, Кюхлером, Линдеманом и прежде всего самим фюрером… И что фюрер обманул не только его, но и всю армию, всю Германию…