Блокада. Книга 5

Он говорил эти слова едва слышно, почти про себя.

– Всего сказать невозможно, – осторожно заметил Жданов. – Да, пожалуй, и необходимости в этом нет: сам факт поражения немцев включает в себя все!

– Очевидно, ты прав, – после некоторой паузы согласился Сталин.

На какое-то время наступило молчание. Потом Жданов спросил:

– О Якове… ничего? – Как и все близкие Сталину люди, Жданов знал, что его сын Яков, выпускник Академии имени Дзержинского, отправился на фронт на второй день войны, причем на один из самых трудных участков – в Белоруссию.

Знал Жданов и о том, что осенью немцы разбрасывали с самолетов листовки, на которых был изображен Яков среди военнопленных, – он выглядел измученным, истощенным, в форме командира Красной Армии, но без ремня.

И вот теперь Жданов почувствовал необходимость обратиться к Сталину-человеку, Сталину-отцу, тем самым выражая ему сочувствие. Но, к удивлению Жданова, Сталин ответил холодно и коротко:

– Ничего нового. – И, потянувшись рукой к лежавшему на противоположном конце стола, встопорщенному на сгибах неказистому листку бумаги, неожиданно спросил: – Ты не знал Реваза Баканидзе?

– Кого? – переспросил Жданов.

– Нет, ты, конечно, не знал его, – держа листок в руке, сказал Сталин. – Это мой старый товарищ по Тифлису. Когда-то он частенько бывал у меня. Потом… перестал бывать…

– Почему? – как-то автоматически спросил Жданов, но, встретившись взглядом со Сталиным, тут же опустил голову. Никогда ранее не видел он в этих карих глазах такой тоски, такой печали и вместе с тем такой злобы, неизвестно к кому обращенной.

Когда Жданов снова поднял голову, это странное выражение в глазах Сталина уже исчезло. Они смотрели на мир, как всегда, пристально и спокойно. Сталин уже овладел собой.

– Баканидзе тоже спрашивал – «почему?», – задумчиво, будто обращаясь к самому себе, произнес Сталин и вдруг протянул листок Жданову.

На покоробленной, видимо, где-то подмокшей бумаге смутно проступали отпечатанные на машинке, слегка растекшиеся строчки:

«По Вашему запросу сообщаем, что полковой комиссар Баканидзе Р.К. пал смертью храбрых в боях под Клином 9 декабря 1941 года…»

И Жданов почувствовал, что смерть этого человека означает для Сталина нечто большее, чем просто потеря старого товарища.

– Он был у меня перед отъездом на Западный фронт, – тихо продолжал Сталин. – Задавал много вопросов. Их могли бы задать и другие. Мы договорились, – это слово Сталин произнес медленнее и раздольнее, чем остальные, видимо вкладывая в него особый, только ему известный смысл, – что ответы будут даны после войны.

Жданову хотелось узнать, какие же вопросы задавал этот Баканидзе, но спросить Сталина он не решился, – знал, сколь скрытен тот и сколь не любит он, когда кто-нибудь пытается прочесть что-либо в его душе.

Молча возвратил листок, и Сталин взял его как-то очень уж бережно, будто прикасался не к бесчувственной бумаге, а к трепетной человеческой душе.

– Это цена нашей победы под Москвой, – сказал он совсем уж тихо и положил листок снова на стол. – Десятки тысяч погибших в боях!.. Для них был только один ответ: победа или смерть…

В этих его словах Жданов снова уловил отчетливо прозвучавшую щемящую нотку, совсем не свойственную Сталину.

И вдруг Жданову пришла в голову мысль: почему, когда речь шла о сыне, Сталин ответил так холодно и отчужденно, а о чужом ему каком-то Баканидзе говорит с таким нескрываемым волнением?

Но тут же понял: семейное горе было его личным, частным горем, таким же, какое уже постигло десятки тысяч отцов и матерей. Сталин не хотел отделять себя от них. В Баканидзе же он, очевидно, усматривал нечто гораздо большее, тот представлял для него народ…

Сталин сделал несколько шагов по комнате и уже обычным своим деловым тоном неожиданно объявил:

– В Москву едет Иден.

– Зачем? – так же деловито осведомился Жданов.

– Торговаться, – с саркастической усмешкой бросил Сталин. – Они все время торгуются. Это стало их профессией. Но мы… не уступим. Это было бы предательством по отношению к тем, кто погиб… Таких вот, – добавил он, еще раз осторожно коснувшись оставленного на столе извещения о гибели Баканидзе…

Потом Сталин присел к столу рядом со Ждановым, пристально вгляделся в него и спросил:

– Как твое здоровье, Андрей? Как астма?

Это тоже было несколько неожиданно. Жданов ответил коротко:

– Я здоров.

Сталин не спускал с него испытующего взгляда:

– Может быть, останешься с нами в Москве?

От этого вопроса у Жданова поплыл перед глазами красный туман. Он сделал резкое движение головой, как бы отстраняясь от чего-то, и почти выкрикнул:

– Нет!

– Но почему? – будто не замечая его состояния, спросил Сталин. – Работы много и здесь, в ЦК.

– Потому что… – напряженно заговорил Жданов, не в силах сдержать свое шумное, хриплое дыхание, – это тоже было бы предательством… В отношении тех, кто погиб в Ленинграде… И тех, кто защищает его сейчас… Я могу ошибаться, иногда не справляюсь – груз очень тяжел. Но предавать не умею…

Сталин на мгновение приподнял руки над столом, слегка разводя их, и сказал: