Блокада. Книга 5

На Звягинцева точно обвалилась вся эта землянка. Даже дышать стало трудно. Нет, он сейчас не старался вспомнить Степанушкина. Он видел перед собой ту комнату на Мойке и глаза Веры, полные слез. Потом перед ним возникло залитое лунным светом кладбище, где аммоналом взрывали траншеи и в них складывали мертвые тела. А над траншеями – столб и на столбе доска с красной надписью: «Не плачьте над трупами павших бойцов!..»

Видения эти разрушил хрипловатый голос Степанушкина.

– Значит, не помните? – с сожалением спрашивал он. – А я вас запомнил. И знаете почему? Мы тогда уже редко кого в гробах хоронили. Не хватало.

– Я все помню, – сквозь зубы произнес Звягинцев. – Вас было двое. Двое бойцов.

– Вот, вот! – обрадовался Степанушкин. – Я и Павлов Колька!

– А где же теперь капитан Суровцев? – спросил Звягинцев.

Собеседник его развел руками:

– Чего не знаю, товарищ подполковник, того не знаю. Как весной город расчистили, так нас и расформировали. Капитан, наверное, командует где-нибудь батальоном, а то и полком. Серьезный человек!

– А вы, стало быть, сюда попали?

– Да куда же мне иначе? Я ведь с Ижорского. Про Ижорский батальон слыхали? Мы вступили с немцами в бой еще в августе прошлого года. Ну, а потом шарахнуло меня малость. Осколком. Из госпиталя в похоронники угодил. А из похоронной команды, конечно, сюда. Тут наших ижорцев много.

– Службой довольны?

– Довольный буду, когда фашистов в могилу уложу. Столько же, сколько наших ленинградцев лично похоронил. Я счет веду. Око за око.

– И много уже уложили?

– Здесь-то?.. Ни одного. Стоячее дело – УР! Конечно, когда пехота наша на тот берег пошла, мы ей отсюда огоньком помогали. Да ведь кого там наши снаряды накрыли, одному богу известно: то ли фрицев, то ли пустое место. А мне, товарищ подполковник, цель видная нужна.

– Будет вам и такая цель, – пообещал Звягинцев.

– Эх, товарищ подполковник, – махнул рукой Степанушкин, – уж если осенью не пробились отсюда, чего тут о зиме говорить! Попробуй-ка теперь на тот берег взобраться, да еще орудия и станковые пулеметы поднять. Вы видели его, берег-то тот?

– Берег как берег, – сказал Звягинцев. – И не такие берега штурмовать приходилось…

Он говорил неправду. Такие, похожие на крепостную стену, берега ему не приходилось штурмовать никогда.

– Значит, думаете, осилим? – недоверчиво спросил Степанушкин. – Или снова до лета ждать?

– До лета ждать не будем, – упрямо возразил Звягинцев. – Откроешь ты свой счет, Степанушкин. Это я тебе точно говорю.

– Когда?!

На такой вопрос Звягинцев ответить не мог и откровенно признался в этом:

– Точно не скажу когда. Одно знаю: наверняка наступать будем. А пока прощай. Рад, что встретились. Тут поблизости еще землянки или блиндажи имеются?

– А как же, товарищ подполковник! Тут этих землянок не счесть. Разрешите, провожу?..

20

В подготовке операции «Искра», сами того не зная, участвовали десятки тысяч людей. А знали, когда и где она произойдет, не больше двадцати человек.

Со стороны могло бы показаться странным, что прорыв блокады намечено осуществить в том же самом проклятом месте, где аналогичные по замыслу операции уже дважды заканчивались безрезультатно. Никаких шансов застать здесь противника врасплох у командования Ленинградского фронта как будто не было. Однако решающим обстоятельством было то, что перешеек, разделявший войска Ленинградского и Волховского фронтов, оставался здесь самым узким.

Разумеется, если бы командование имело возможность собрать в кулак больше сил и средств, можно бы избрать для прорыва и иное направление. Но такой возможности не существовало.

Нельзя было тронуть с Карельского перешейка 23-ю армию: она прикрывала город от нависающих над ним финских дивизий.

Две армии – 42-я и 55-я – стояли лицом к лицу с достаточно сильной еще группировкой Линдемана, обороняя Ленинград с юга и юго-востока.

Не могли быть привлечены к участию в прорыве и войска Приморской оперативной группы – в этом случае Ораниенбаумский плацдарм был бы немедленно захвачен противником.

Не могли быть брошены на прорыв блокады и все наличные силы авиации: истребители круглосуточно охраняли воздушное пространство над городом и в зависимости от времени года прикрывали то Ладожскую ледовую трассу, то движение судов по той же Ладоге.

При таком стечении обстоятельств приходилось руководствоваться не высшей математикой войны, даже не алгеброй, а элементарной арифметикой: прорывать кольцо блокады надо было там, где оно наиболее тонко, то есть опять-таки срезать шлиссельбургско-синявинский выступ, проклятое немецкое «Фляшенхальс» – «бутылочное горло».

Но в уязвимости «Фляшенхальса» отлично отдавали себе отчет и немцы, в частности командующий 18-й армией Линдеман. Пятнадцать месяцев изо дня в день противник возводил здесь всевозможные инженерные и огневые препятствия. Каждый километр фронта простреливали не менее десяти артиллерийских орудий, двенадцати станковых, двух десятков ручных пулеметов и до семи автоматов, готовых изрешетить все живое.