Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Идем по ул. Гоголя. Не успели дойти до Исаакия – опять: воздушный налет, бомбы, зенитки. <…> Мы встали на этот раз в какой-то подворотне. Тут произошла история, насмешившая присутствующих. Когда послышались первые взрывы, двое прятавшихся залезли в какую-то дверцу. Может быть, они думали, что там убежище. Оказалось, это была каморка под лестницей, где хранились дворницкие метлы. Как они туда поместились – одному богу ведомо. Потом вылезли с физиономиями до некоторой степени смущенными. Мы с Ж. и какой-то парнишка школьного возраста хохотали до слез.

Обстрел закончился. Идем дальше, наблюдаем за небом. Вечер был чудесный. На фоне заката было превосходно видно все, что творилось в небесах. Немецкие самолеты налетали группами. Слева шесть пролетит, справа – девять. Вслед за ними: слева – девять, справа – двенадцать. И так низко. Немцы вели себя крайне дерзко. Пикировали чуть ли не на крыши и сбрасывали свой смертельный груз. <…> Мы совершенно явственно видели, как бомбы отделялись от самолетов. <…> Черные шарики на оранжевом поле неба, сыплются как бусы. <…> Наш Васильевский остров сильно пострадал. Особенно Гавань. <…>

Ночью снова был зверский налет. Я после длительного путешествия спала мертвым сном, но иногда ворочалась с боку на бок, слышала, что опять палят. Раз в год собралась, и такое приключилось, лучше в кино ходить не буду.

Заболела Л. К. Промелькнул в роли директора Д. Затем появилась К. Это до неприличия вульгарная особа. Она плохо говорит по-русски. Всегда кричит, такта – ни малейшего. Я в это время как раз заболела колитом (кстати, эта неприятная «болесть» меня забирала три раза). Каждый раз окружающие думали, что я отправлюсь к праотцам, так как температура поднималась к 39 и я впадала в полузабытье. Но я не собиралась, поваляюсь и опять на ножки. Во второй раз было совсем плохо. Во рту появились какие-то болезненные места, я даже не могла жевать хлеб. Очевидно, это была цинга, но, так как я принимала от колита марганцовку, да еще полоскала рот ромашкой, и еще мы с Ниной приготавливали себе пихту, все прошло. Колит же я подхватила в детском доме от ведер, которые заменяли воспитанникам неработающие уборные. <…> Что удивительно, я ни разу не видала у себя ползающих. Как это случилось, понять невозможно, так как вначале они просто кишели в нашем учреждении.

Я не хотела не работать и обратилась к К. с просьбой разрешить во время болезни оставаться дома и брать шитье, чтобы не стоять в очереди за больничным и все же хоть чем-то помогать детскому дому.

В ответ на это она во весь голос заорала: «Фы, многа короху едите, вот и полеете. Фот я не ем короху и <…> т. д.». Было очень обидно выслушивать подобные оскорбления от столь ничтожного существа. Я рассердилась и обиделась.

4 апреля 1942 года

Все нечистоты и мусор свозятся на притрамвайные улицы, оттуда весь этот груз отправляют на набережные и сбрасывают в воду. Вдоль рек и каналов выросли огромные насыпи из мусора. <…>

Сегодня у нас очередная радость: объявлена выдача селедки. У дверей кооператива стоит заскорузлый дядька и жадно уплетает только что полученную сельдь. Притом без хлеба. Сельдь воистину отменная, жир капает с нее и размазывается по черным, как головешки, рукам. Уловив мой взгляд, он делится со мной восторгом: «Такой селедки уже лет сто не едал! Ну, обрадовали Советы». «А ты бы для Советов постригся и руки помыл», – говорю я ему. «Ужо, – отвечает, – ради селедки помыть придется».

Устал от ходьбы. Нас таких много: бюллетень лежит в кармане, а мы топаем из одного конца города в другой, чтобы сделать что-либо полезное для дела, для фронта. Попал под артобстрел. Но все обошлось благополучно. Многие усвоили себе весьма примитивное утешение: мимо нас – и слава богу.

На верфь пришел еле живой. Ноги не стоят. К тому же разболелся живот. Не помогли никакие грелки. Думал, что окочурюсь, до того меня скрючило. Сказалась дневная голодовка вчерашнего дня и относительно плотная еда вчера вечером и сегодня утром. <…> Теперь мне понятны рассказы о гибели эвакуируемых. Получив в эвакопункте неплохой обед и более килограмма хлеба на дорогу, они съедали его сразу и тут же погибали.

За последнее время на верфи еще кое-кто богу душу отдал. Умер хороший корабельный специалист П-в, электросварщик М-в, кладовщик Г-в, работница П-ва (накануне потеряла карточки), охранник Никитин, инженер Киселев, рабочий Богомолов. Последний пришел на работу за карточками, купил хлеба и тут же съел, заночевал на верфи. Утром его нашли мертвым. <…>