Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Весь рядовой милицейский состав, находящийся в районах Ленинградской области, получает продовольствие по нормам рабочих особого списка, согласно директиве ХОЗУ НКВД СССР и Главспецторга от 17 июля 1943 г. за № 541 из районных кустовых, магазинов Спецторга, открытых в 4 пунктах области: Волхов, Тихвин, Боровичи и Валдай.

18 июля 1943 года»[101].

8 октября 1942 года

Становится холодно. Пасмурно, сыро. Тоскливо. Физически чувствую себя плохо. Опять здорово похудел. Ощущаю голод. Кормить стали хуже, работаю много [И. Н-в].

10 октября 1942 года

Сегодня узнала, что при торговых отделах исполкомов создаются бюро учета нормированных товаров и туда заберут всех контролеров из учетного бюро. Это правильно. Я давно пришла к выводу, что они не должны работать при учетном бюро – получается сращивание, а не действенный контроль [А. Б-н].

11 октября 1942 года

Вчера пришла ко мне на работу управхозша и сообщила, что на квартиру С. выписан ордер. Сегодня ходила описывать вещи. Пришлось кое-что перетащить к себе, что-то оставить на хранение новым хозяевам. Завтра въезжают новые жильцы, а мне хоть разорвись: надо быть на работе и одновременно обустраивать свое собственное жилище, так как ремонт закончен и надо все убрать. В помощь управдому прислали моряков. Они, изрядно повозившись, восстановили канализацию и водопровод. Вода не поднимается выше второго или третьего этажей, но всем огромное спасибо и за это. Восстановили в доме электрическую сеть, поговаривают, что, возможно, к празднику дадут ток.

На дверях квартир нет действующих замков или запоров: все поломано и вышло из строя. Хотя ничего особо ценного не осталось, но без того, что есть, будет непросто: ни обед приготовить, ни голову преклонить. В городе не перевелись мелкие жулики, которые воруют всякие хозяйственные мелочи из квартир и продают их на многочисленных барахолках.

Многое свидетельствует о том, что грядущая вторая блокадная зима будет полегче первой. Жителей стало заметно меньше. Одни умерли, другие эвакуировались, оставшиеся заняты налаживанием и обустройством жизни в условиях осады. Принято постановление, запрещающее самовольный выезд. Более или менее наладилось регулярное снабжение продуктами. Открыты столовые, где по карточкам можно купить вполне приличный обед. Появились свежие овощи, помогающие бороться с цингой. Но враг продолжает ежедневно напоминать о себе, обрушивая на головы жителей десятки и сотни снарядов. Люди, пережившие страшную голодовку первой зимы, никак не могут почувствовать себя сытыми. Непроходящее желание есть приходится подавлять усилием воли в надежде, что организм сам справится с последствиями дистрофии. Так оно и будет, если снабжение продуктами останется на нынешнем приемлемом уровне. И все же грядущая зима у многих вызывает страх и опасения [Г. К-ва].

11 октября 1942 года

Получил карточки на дополнительное питание: т. е. удвоенный паек. Это уже сытая жизнь [М. К.].

13 октября 1942 года

После освобождения от инспекторства меня не знали куда девать. Одно место низко – не по чину, в другое слишком высоко – не по званию, хорошо бы в третье, но оно занято и т. д. Я же была согласна идти куда угодно. <…>

Меня направили на работу в третью школу. Там я пробыла три дня, но они, очевидно, боялись, точнее стеснялись, давать мне работу такую же, как другим. Однажды вечером ко мне пришла Л.К. и предложила: все детские учреждения эвакуируются – поедем вместе.

Я уже во сне куда-то в ту же ночь покатила. Но потом все оказалось необязательным, а для нас даже и нежелательным. Я помогала Е.А. эвакуировать детские сады. Отправила два. Работа очень нервная и трудная. С первым уехала Нина. Нет, я не скучала и не жалела – все к лучшему. <…>

С 10 июня меня назначила в 10-й детский сад. Это учреждение грязное, не готовое к зиме, неблагоустроенное. Работы много <…> [Г. К-ва].

15 октября 1942 года

Из санинструкторов меня перевели работать кладовщицей. В моем распоряжении много вкусных вещей: сахар, белый хлеб, масло, консервы, но я боюсь дотронуться до них. Это принадлежит голодным людям. Все надо мною посмеиваются, начальник даже недоволен мною, они не переносят моего укоризненного взгляда, когда запускают свои руки в богатство кладовой. Но в моих глазах это ужасное кощунство, которое я не могу спокойно перенести.

Каждое утро, тщательно взвесив полагающуюся по строевой норме продукцию, бережно передаю ее в руки Наташе-поварихе. Она с усмешкой глядит на мое священнодействие. Но ни усмешки, ни намеки не действуют на меня.

Когда я делаю доклад начальству о перерасходовании в связи с приездом каких-нибудь гостей по распоряжению же его самого, он морщится, злится и очень хочет назвать меня дурой. Оказывается, за счет умения и ловкости можно и гостей угощать, и начальству угождать. Но я этим умением не отличалась, а кроме того, после перенесенного голода пища до сих пор была в моих глазах священна.