Блокадные после

После расставания с Гаршиным в 1944 году посвящение «Другу» снимает. Оставляет только – «Моему Городу». Именно это посвящение к эпилогу она уже во Второй редакции ставит рядом со строкой из Пушкина: «Люблю тебя, Петра творенье», и строчкой И. Анненского: «Да пустыни немых площадей, /Где казнили людей до рассвета», и предсказанием царицы Авдотьи: «Быть месту сему пусту…» Что придавало особую историческую и смысловую глубину ее отношения к Городу: любви, страдания и проклятия.

Трехуровневое трехчастное построение Поэмы построено по законам средневекового театра (по наблюдению Адама Поморского)[40]. Первая часть – 1-ый уровень, нижний, маски, мертвецы и тени убиенных поэтов, шепот которых доносится из потустороннего мира. Тени из 13-го года, тот новогодний карнавал, который предвещал начало 1914-го, года Первой мировой войны. Кружение театральных масок, «адская арлекинада», любовные треугольники, гибель поэтов и предсказанное вдовство.

Вторая часть – 2-ой уровень – средний: реальная сиюминутная жизнь. Она обозначается присутствием в ней Редактора, который правит, исправляет, диктует. И Автор должен давать объяснения: «Кто, когда и зачем встречался, /Кто погиб и кто жить остался…» Это о литературных героях и мертвецах. Но в ней присутствуют и его, Автора, живые современники. И каторжанки, и «стопятницы»: «И тебе порасскажем мы /Как в беспамятном жили страхе, / Как растили детей для плахи/, Для застенка и для тюрьмы…» Разные полюсы современной реальной жизни.

Третья часть – 3-ий уровень: Эпилог. Уровень Вечности. Его герои – Город, в его красоте и в его страдании. И Автор, взгляду которого открывается с реальной высоты во время полета в самолете над страной, и – нереальной, с какой-то неведомой – поднебесной – высоты вид сверху на всю страну, вплоть до Сибири, чтобы увидеть, как «Обуянная смертным страхом /И отмщения зная срок, Опустивши глаза сухие /И ломая руки, Россия/Предо мною шла на восток…»

Сначала Эпилог в первой редакции Поэмы 1942 года заканчивался возвращением в ленинградский эфир «Седьмой симфонии» Шостаковича, исполненной в блокадном городе как памяти о страдании и ужасе войны… Во второй редакции в текст Эпилога вошли очень важные дополнения, записанные в 1944 году пока как набросок – карандашом: образ лагерной России, идущей на восток[41]. В Третьей редакции Поэмы (май – ноябрь 1945 года) образ лагерной России в финале завершает и по-своему продлевает образ Города в начале Эпилога.

Лагерный опыт жизни людей и блокадный соприкасаются, перекликаются, дополняют друг друга, составляя целое. Страдания блокадного Города и страдания прошедшей каторгу России, в отчаянии идущей на Восток. Ее «Реквием» перетекал в Поэму. «Это поэма гнева и проклятия. В ней нет ни смирения, ни прощения, ни тишины, – записала в Дневнике С. К. Островская, которая читала Поэму, получив рукописный экземпляр от Т. Н. Гнедич. – Поэма кричит. И какая тема – неизвестна. Или каждому известна своя». И еще: «Снова развернула поэму – как кричит каждая строка! Сколько гнева в Ахматовой, непрощения, обиды, издевки, мести, проклятия! Недаром я сравнила ее с Александрой Федоровной – в той ведь тоже мистическая сила проклятия! Радовалась бы, что погибают от бомб и снарядов дети: маленькая плата за немыслимую смерть цесаревича»[42]. Трехуровневое построение поэмы создавало модельную ситуацию, в которой проявляется суть вещей, сущность жизни после смерти. «Мне ведомы начала и концы и жизнь после конца…» Переживание Вечности, где есть место ее Городу, проклятому и любимому, Городу человеческой муки и высокой поэтической любви и сострадания…

С «Поэмой без Героя» Ахматовой предстояло жить еще два десятилетия. Девять редакций. Последняя – в 1965-м году. Но глубинные основы замысла сложились именно в 1944-45 гг. после ее возвращения.

Татьяна Позднякова Массовое зрелище 5 января 1946 года у кинотеатра «Гигант»

На ленинградской студии документальных фильмов в 2006 году Сергей Лозница сложил из архивной хроники неприукрашенно правдивый фильм «Блокада». Хотелось бы добавить: страшный фильм безо всякого идеологического педалирования. Но этому утверждению мешает впечатление от последних, завершающих фильм кадров: на экране массовое зрелище, организованное в Ленинграде 5 января 1946 года на площади перед кинотеатром «Гигант» – казнь восьмерых пленных немцев.

И хотя сам режиссер в интервью на Радио Свобода уверяет, что «факт публичной казни не менее шокирует, чем весь предыдущий фильм»[43], и хотя кинокритик Олег Ковалов полагает, что, демонстрируя эти кадры, автор фильма будто «пожимает плечами»[44] – мол, так вот странно и закончилась ленинградская блокада, но зритель прочитывает здесь другое: свершилась воля народа, и преступников постигло заслуженное возмездие.

То есть блокада закрыта, поставлена точка.