Читаем Блокадные после полностью

Из дневника Л. В. Шапориной, которая сама на этом массовом зрелище не присутствовала (запись от 5 января 1946-го): «… Судили немцев, по-видимому, первых попавшихся, “стрелочников”. Ольга Андреевна была на одном заседании суда, рассказывает, что одиннадцать мальчишек, простых солдат, с дегенеративными лицами. И ходят слухи, что их уже повесили где-то на Выборгской стороне, на площади, всенародно, и они будто висят три дня. Это говорили шедшие за Галей девочки из ремесленного училища, говорили и хохотали.

Это великая победившая страна!..»[54]

Курсант военно-морского училища им. Дзержинского И. Д. Шабалин (во время блокады он в Ленинграде не был) стоял тогда на площади в охране. Вечером написал письмо родным:

«5.01.46… Это были 8 человек – среди них один генерал и несколько офицеров – которые «отличились» во время оккупации части Ленинградской области. Сегодня в 11 часов утра их повесили. Все это было торжественно и несколько мрачно. Сам день как-то гармонировал (сегодня была небольшая оттепель, шел мокрый снег, небо было обложено рваными серыми облаками) и с длинной, на 8 человек виселицей, срубленной из едва оттесанных топором бревен и похожей на качели, и со «студебеккерами», выкрашенными в темный цвет, и с красноармейцами в стальных шлемах, которые на этих машинах привезли немцев. Резкий контраст с этим представляют толпы народа, собравшиеся вокруг площади: маленькие мальчишки бегают и стараются прорваться вперед, женщины улыбаются, пожилые стоят серьезно, поджав губы – им, видимо, пришлось многое пережить. И сейчас они видят, как торжествует справедливость.

Но несмотря ни на что на душе остается какой-то осадок, настроение тяжелое…

На машине с радиоустановкой прокурор читает приговор и приказывает коменданту привести его в исполнение… Взвыли моторы четырех «студебеккуров», быстро набирая скорость, они выезжают из-под виселицы…

Вокруг – аплодисменты и свистки мальчишек. Все устремились к центру площади, сминая кольцо охраны, впрочем, мы им и не препятствуем. Видно, как кто-то поворачивает генерала, и он начинает вертеться на веревке, как мешок.

На меня произвел самое большое впечатление не сам момент казни, а появление машин с подсудимыми – они сидят по два на дне кузова в каждой машине, руки связаны… некоторые жалко улыбаются. И вот они через несколько минут уже перестанут быть живыми существами. Это как-то странно и немного не укладывается в сознании»[55].

А далее курсант Шабалин, заканчивая свое письмо, словно спохватывается, что не те чувства им владеют. И жестко сам себя обрывает: «Ну да ладно, хватит об этом. Они получили то, что заслужили – собакам – собачья смерть»[56].

Константин Мосолов, педагог одного из блокадных ремесленных училищ, вел дневник вместе со своим маленьким сыном Котей. Непосредственно вечером 5 января 1946 года он оставил краткую запись безо всяких рефлексий: «…Котя, мама и папа пошли смотреть повешенных немцев. С одного краю Скотки, с другого – генерал Ремлингер. Вот где она смерть немецким захватчикам!»[57]

И вот имеющаяся в интернете документальная кинохроника под выразительным названием «Приговор народа», снятая операторами Е. Учителя[58] (А. Павловским сделана опись данного кинодокумента с фиксированными скриншотами). Смотрим, нажимая время от времени на паузу, чтобы успеть вглядеться в лица людей, пришедших к 11 утра в тот день на площадь перед «Гигантом».

Сначала – переполненный зал в Выборгском Дворце культуры. Гневно говорят свидетели… Камера задерживается на фигурах подсудимых. Но нам сейчас важны зрители. Звучит приговор, лица зрителей в основном угрюмы, внимательны, некоторые довольно улыбаются, некоторые растеряны, пытаются что-то выяснить у соседей. Крупным планом лицо старика – и такая в нем жажда расслышать каждое слово… Женщина подносит к глазам бинокль – старается увидеть реакцию осужденных на смерть… Площадь. Народ ее заполняет. На лицах нетерпение, любопытство.

До исполнения приговора остались секунды. Замерла тесная темная толпа… На саму казнь вместе с камерой смотрим издалека: машины быстро выехали из-под виселиц – и закачались люди-куклы… Волнами зашевелилась человеческая масса. Камера приближается – оказывается, волны сталкиваются друг с другом: одни стремятся туда, к виселицам, другие (их значительно меньше) пытается прорваться в противоположном направлении. А зрители – почти все вытягивают шеи, чтобы разглядеть, не упустить детали; но кто-то опускает глаза, втягивает голову в плечи, прячется за чьи-то спины. Крупным планом лицо пожилой женщины в очках – она что-то кричит, словно торжествует, провожая уходящих в ад.

Конечно же, ей было за что их ненавидеть! Ну, пусть не именно их – эти-то зверствовали не в Ленинграде, но ей предложили для эмоциональной разрядки, для удовлетворения жажды мести именно этих. Однако взрыв ненависти от ненависти не избавляет…

Рядом с женщиной – перепуганный подросток. Крупным планом спокойный, почти вальяжный, мужчина, возвышающийся над толпой. Рука заложена за борт френча…

Перейти на страницу:

Все книги серии Очевидцы эпохи

Блокадные после
Блокадные после

Многим очевидцам Ленинград, переживший блокадную смертную пору, казался другим, новым городом, перенесшим критические изменения, и эти изменения нуждались в изображении и в осмыслении современников. В то время как самому блокадному периоду сейчас уделяется значительное внимание исследователей, не так много говорится о городе в момент, когда стало понятно, что блокада пережита и Ленинграду предстоит период после блокады, период восстановления и осознания произошедшего, период продолжительного прощания с теми, кто не пережил катастрофу. Сборник посвящен изучению послеблокадного времени в культуре и истории, его участники задаются вопросами: как воспринимались и изображались современниками облик послеблокадного города и повседневная жизнь в этом городе? Как различалось это изображение в цензурной и неподцензурной культуре? Как различалось это изображение в текстах блокадников и тех, кто не был в блокаде? Блокадное после – это субъективно воспринятый пережитый момент и способ его репрезентации, но также целый период последствий, целая эпоха: ведь есть способ рассматривать все, что произошло в городе после блокады, как ее результат.

Валерий Дымшиц , Никита Львович Елисеев , Полина Барскова , Полина Юрьевна Барскова , Татьяна С. Позднякова

Биографии и Мемуары / Проза о войне / Документальное
«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе
«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе

Появлению этой книги на свет предшествовали 10 лет поисков, изучения архивов и баз данных, возвращения имен, вычеркнутых в период советских репрессий. Погружаясь в историю своего деда, Сергей Борисович Прудовский проделал феноменальную работу, восстановив информацию о сотнях людей, пострадавших от государственного террора. От интереса к личной семейной истории он дошел до подробного изучения «Харбинской операции», а затем и всех национальных операций НКВД, многие документы которых не исследованы до сих пор. Книга позволяет проделать путь Сергея Борисовича за несколько часов: проследить историю его деда, пережившего 14 лет лагерей, и изучить документы, сопровождавшие каждый этап его жизни. Надеюсь, что этот труд будет для многих наших соотечественников примером поиска информации о своих репрессированных родственниках и возвращения их судеб из небытия.

Сергей Борисович Прудовский , Сергей Прудовский

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальное
Жажда жизни бесконечной
Жажда жизни бесконечной

Характер. Искра. Гений. Именно это отмечают близкие, друзья и коллеги о выдающемся актере театра и кино Сергее Колтакове (1955–2020) – человеке, который не только своей игрой, но и силой духа озарял всех, с кем встречался, и все, что его окружало. Каждое появление С. Колтакова – будь то сцена или кадр – всегда событие, культурный шок.«Зеркало для героя», «Мама, не горюй», «Екатерина», «Союз спасения», «Братья Карамазовы» и еще множество киноработ, а также театральных. Он снимался у культовых режиссеров – Глеба Панфилова, Владимира Хотиненко, Сергея Урсуляка, Павла Лунгина, Юрия Мороза. Его персонажей невозможно забыть – яркие образы и точное попадание в типаж надолго остаются в памяти, заставляют о многом задуматься.«Жажда жизни бесконечной» – уникальный прозаический и поэтический сборник большого мастера, который виртуозно владел не только искусством перевоплощения, но и литературным даром, а также даром художественным – о том свидетельствуют картины, вошедшие в книгу. Как верно написал в предисловии Дмитрий Быков: «…присутствие гения в жизни – важная ее составляющая, без гениев невыносимо скучно, их ошибки драгоценнее чужой правоты, их догадки никогда не бывают дилетантскими, ибо гении откуда-то знают суть вещей…»А Сергей Колтаков – определенно гений.

Сергей Михайлович Колтаков

Поэзия / Проза / Современная проза

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное