Блошиный рынок

В дверях, ведущих из кабинета прямо в буфет, появилась растрепанная пожилая буфетчица (похожая сразу на всех трех ведьм из пьесы "Макбет" английского драматурга Шекспира, как сказал бы месье Раевский) и прокричала с рыданьями в голосе:

— Леонтий Кузьмич, сил моих больше нет, тут вас требовают!

— А что случилось?

— А ничего не случилось! Муха тут одному, видите ли, в кофий попала...

Леонтий Кузьмич нахмурился:

— Муха? Ну и что? Ну, а я при чем?

— А он велит, чтоб жалобную книгу принесть... А я ему говорю, что книга у вас...

Буфетчица всхлипнула.

— Ну, тихо, тихо, Тамара! — сказал Верченко, тяжело поднялся, провел по лицу растопыренными пальцами, словно сдирая с себя хмель. — Извини, Семен! Попрощаться — и то не дадут... Аристократы, мать их растак! Он мухою, понимаешь, брезгует — ему за двенадцать копеек бабочек подавай!

...А дождик, ливший всю ночь и все утро, к полудню, как ни странно, прошел. И в разрывах облаков появилась подсвеченная золотом голубизна — и Одесса в одно мгновение посветлела, похорошела.

Таратута медленно шел, заложив, по привычке, руки за спину, насвистывал, глазел по сторонам. Ему было почему-то грустно, хотя он и не хотел себе в этом признаться. Вернее — запретил.

За все годы, что прожил он в Одессе, он так и не сумел полюбить этот город.

Разумеется, он проникался по временам прелестью его прозрачных вечеров, морскими томительными закатами и шуршаньем каштанов; его забавляла одесская речь — певуче-ленивая, с лукавыми, всегда вопросительными интонациями, речь настолько своеобразная и соблазнительная, что он и сам охотно ей подражал; его восхищала непоколебимая уверенность одесситов в том, что все у них самое лучшее — лучший Оперный театр, лучшая глазная больница, лучший Приморский бульвар, лучшая главная улица и, уж, конечно, лучшие женщины, воры и музыканты.

И он готов был даже с ними согласиться, но все-таки полюбить Одессу не мог. Ему было неуютно в этом городе, скучно, одиноко.

Впрочем, ему, наверное, всегда будет одиноко, всюду — где нет Адели. Но об этом он и вовсе запретил себе думать. Раз и навсегда.

...Он внезапно остановился и постарался вспомнить — хорошо ли он уложил единственное свое сокровище — "Декабриста Лунина"? Кажется, хорошо. В картонную коробочку, набитую ватой, а сама миниатюра завернута в папиросную бумагу, в несколько слоев, можно не волноваться.

...На Приморском бульваре, радуясь неожиданно просветлевшему дню, сидели на скамейках чинные молчаливые старики.

Это были не бездельники-пенсионеры — часы пенсионеров и домино наступали позже — это были деловые люди, знаменитые продавцы "слова".

Необычайный этот промысел, единственный и неповторимый, родился в Одессе в первые послевоенные годы и дожил до наших дней — то затухая, то разгораясь снова до жара и яркости адского пламени.

"Слова" делились на множество групп, видов и подвидов: "слова" женские, мужские и детские, "слова" продовольственные, "слова" особые.

В этом, последнем подвиде, больше всего ценились такие "слова", как — телевизор, холодильник, бритвенные лезвия, ковры и пылесос.

Сам процесс покупки-продажи "слова" происходил так:

— У кого есть мужское "слово?" — спрашивал покупатель.

— У меня есть мужское "слово"! — отвечал продавец.

— На когда?

— На сегодня.

— Почем?

Продавец пожимал плечами:

— Смотря, какое "слово" вам нужно.

Покупатель оглянувшись, чтоб убедиться, что никто не подслушивает, ронял сквозь зубы, негромко:

— Обувь. Есть?

— Есть. Только "слово" обувь стоит сегодня полтора рубля.

— Почему так дорого?

— Потому что очень хорошее "слово". Зимнее. Импортное. Уверяю вас, вы будете гулять с вашей дамочкой или бежать за трамваем — и вы будете вспоминать меня — такое я вам продам "слово"!

— Ну, ладно.

Покупатель платил полтора рубля и получал в обмен бумажку, на которой бисерным почерком было написано: "В три часа дня, в специализированном магазине "Обувь", у вокзала, будут в продаже чешские зимние ботинки от сорокового до сорок четвертого размера. Заведующую мужской секцией зовут, на всякий случай, Нина Петровна".

Откуда продавцы "слова" получали эти сведения, не знал никто, но в достоверности их можно было не сомневаться. Человек недобросовестный, уличенный во вранье, изгонялся беспощадно и навсегда из великого ордена продавцов "слова"! Даже малейшая неточность, и та каралась лишением права торговли на шесть месяцев.

...Поровнявшись со стариками, Таратута поднял руку в торжественном салюте:

— Братский привет народам Африки, Азии и Латинской Америки, борющимся за свою свободу и независимость!..

Старики добродушно закудахтали и один — с седой эспаньолкой — сказал:

— Молодой человек, есть особое "слово" — пальчики оближете!

Таратута остановился:

— Телевизор?

— Нет.

— Холодильник?

— Послушайте, молодой человек, вы же не знаменитая парижская гадалка мадам Ленормаи и не Бюро прогнозов! Заплатите два рубля, и вам не нужно будет ломать себе голову!

Таратута подумал и сказал:

— Прошу учесть, что лично я вообще уезжаю и мне ничего не нужно. Но я готов внести два рубля на поддержку справедливой борьбы за свободу и независимость!..