Блошиный рынок

Он вытащил из кармана кошелек, отсчитал мелочью два рубля и получил от старика с эспаньолкой сложенную "фантиком" бумажку.

Таратута развернул ее, прочёл, засмеялся.

— Нравится?

— Очень! — он наклонился. — Спасибо и до свиданья.

— До свиданья! — хором ответили старики. — Желаем счастья!

Прощайте, продавцы "слова"! Прощай, Приморский бульвар, и прославленная лестница, ведущая от бульвара в порт, и Воронцовский дворец! Прощайте — и не вспоминайте лихом!

...У будки телефона-автомата он слегка замедлил шаги, раздумывая, кому позвонить, попрощаться. Он даже приготовил двухкопеечную монету, но, перебрав в уме всех своих одесских знакомых, с удивлением понял, что звонить-то ему некому. Каретниковы оба на работе, Майзель в командировке, а у Алеши Тучкова телефона нет.

— Лучше просто к нему заехать, — подумал он и тут же решительно прогнал эту мысль.

Этого делать нельзя, это опасно. Вот уже пять лет пытался Алеша получить инвалидную коляску, вел по этому поводу бесконечную переписку с Министерством здравоохранения, собирал сотнями справки, характеристики, ходатайства; ему, наконец, обещали, что к весне он будет внесен в список тех, кто, действительно, в таковой коляске нуждается, а там, глядишь, через год-полтора он ее и впрямь получит — и как бы не повредил ему, как бы все это не порушил прощальный визит Таратуты.

Нет, не надо заезжать к Алеше Тучкову! Прощай, Алеша Тучков!

Опыт всех трех его прошлых жизней — в Свердловске, в Москве, в Одессе — научил Таратуту нехитрому правилу: если случается с тобою что-то неожиданное и непонятное, если вмешиваются в твою судьбу силы неведомые, грозные, и есть подозрения, что называются эти силы именем коротким и черным, которое, как имя черта, не принято произносить к ночи — замкнись и не впутывай в твои дела других (друзей, особенно), не звони, если не звонят они сами, не навещай, не тревожь, чтоб не говорили потом, чтоб не жаловались, что ты их подвел.

Прощай, Алеша Тучков!

Но в будку телефона-автомата Таратута все-таки зашел, опустил монетку в отверстие, снял трубку, набрал номер и, услышав щебечущее "алло!", сказал:

— Маргоша, привет! Это Семен.

— Ой, Любочка, милая, здравствуй! — пропела Маргоша, Маргарита Николаевна, товарищ Озерская, артистка Одесского театра оперетты. — Здравствуй, Любаня! Ты где же это пропадаешь?!

— Все ясно! — сказал Таратута. — Господин супруг и повелитель дома. Жаль. А я уезжаю и думал, что мы с тобою где-нибудь встретимся и пообедаем вместе!

— Не могу, Любочка, никак не могу. Сережа прихварывает, а у меня еще спектакль сегодня, и я...

— Ладно, ладно! — сказал Таратута. — Ну, что ж, могу оказать тебе на прощанье небольшую дружескую услугу. В пять часов вечера, в Универмаге, на Пушкинской, в отдел кожгалантереи, поступят в продажу польские чемоданы и сумки! Прощай, Маргоша!..

Маргоша охнула, а Таратута повесил трубку, выбрался из будки телефона-автомата, повздыхал, покрутил головой и побрел по улице Карла Маркса по направлению к Дерибасовской.

"Я сижу в своей подворотне, на улице Карла Маркса", — припомнились ему слова Вали-часовщика и тут же, словно по заказу, он увидел и эту самую подворотню, и вывеску "Часовая мастерская, ремонт и починка". Но на дверях мастерской висел огромных размеров, похожий на гирю замок, к которому шнурком от ботинок была привязана записка "Ушел на базу".

Снизу зеленой тушью для ресниц кто-то уже успел приписать: "Ну, и х... с тобой"!

"Так я, стало быть, и не узнаю, какая разница между починкою и ремонтом", — подумал, усмехаясь Таратута, и поглядел на часы.

Было четырнадцать часов пятнадцать минут. До отъезда еще оставалось восемь часов.

Ровно через восемь часов он будет стоять у окна вагона, и услышит негромкий свисток, и увидит, как внезапно откачнется назад перрон...

...Он стоял в вагоне, у окна. Раздался негромкий свисток, и Таратута увидел, как откачнулся и поплыл назад перрон, и столб с электрическими часами, и уныло сгорбившийся носильщик с тележкой, а Валя-часовщик и Толик с Валериком пошли рядом с вагоном, все убыстряя и убыстряя шаги, и что-то кричали ему, размахивая руками и улыбаясь.

...Когда Таратута приехал на вокзал, они уже ждали его на платформе, у пятого вагона. Впереди, в излюбленной наполеоновской позе, скрестив на груди руки, стоял Валя-часовщик, а сзади, нагруженные какими-то свертками, переминались с ноги на ногу Валерик и Толик.

— А мы уже начали волноваться! — сказал Валя-часовщик. — Я хотел подвезти вас к поезду! Звоню в гостиницу, мне говорят — он уехал! Мы мчимся сюда — вас нет... Где вы пропали, Семен Янович?

— Искал такси, — сказал Таратута и с удивлением поглядел на Валю-часовщика. — А как вы вообще узнали, что я уезжаю?

— Семен Янович, дорогой...

Валя-часовщик криво улыбнулся, и лицо его на какую-то долю секунды, как вчера — на банкете в ресторане "Волна" — стало серьезным и даже немножко печальным.

— Если бы я не знал обо всем, что случается в этом городе, — за час до того, как это случается,— я бы уже давно не гулял на воле и не имел бы счастья с вами познакомиться!..

Он тряхнул головой и, переменив тон, деловито спросил: