Блуд на крови. Книга вторая

Чиновник заглянул в толстую амбарную книгу и строго сказал:

— На свидание прав не имеете: заключенный Федулов находится под следствием. Вот когда осудят, тогда и дозволят. Передачку пожалуйста, в это окошко. — И заглядевшись на красивое лицо Анфисы, смягчился: — Грамоту знаешь? Можешь написать ему записку, привет передать.

Напрягая все литературные способности, Анфиса вывела:

«Ягодка, мой Ваня. Адвокат обещал тебе снисхождение по человечеству от присяжных, потому как вступился за нас, супружницу. Любящие Анфиса и детки».

Чиновник окликнул проходившего мимо Пономаренко:

— Тут приятная бабешка пришла, я разрешил ей привет мужу написать. Нарушение не шибко большое, а все на том свете доброе дело зачтется! Ты еще на дежурстве? Отнеси, пожалуйста, Федулову, да заодно и передачку…

Взглянул Пономаренко на женщину и остолбенел от неожиданности: это была та Анфиса Кулиниченко, которая когда-то отвергла его руку и сердце, спровадив сватов ни с чем. Видел эту прелестницу всего три раза, а крепко запали в душу ее синие глаза, сочные манящие уста. (Пономаренко жил на хуторе — в верстах двадцати от Анфисы.) Женщина не замечала пристального взгляда, на нее устремленного: слишком была погружена в собственные думы. А Пономаренко с горечью размышлял: «Ведь я после твоего отказа ушел на эту собачью работу — в тюрьму!»

Взял он корзину, записку и отправился в «четвертый».

ПОДМЕТНОЕ ПИСЬМО

Со смотрителем Харьковского тюремного замка Ткачуком случилось странное происшествие. Он вернулся со службы домой в половине четвертого пополудни — календарь показывал 30 декабря 1868 года.

Снял с себя китель и протянул домработнице Гликерии (из заключенных). Та стала его чистить и под ноги смотрителя упал листок бумаги.

— Что это? — удивился тот. Развернул, прочитал, и глаза от удивления у него округлились. Печатными буквами карандашом было написано: «Арестант Федулов вовсе не сам повесился. Это его убили».

— Откуда это? — спросил смотритель Гликерию.

— Из вашего кармана выпавши.

— Напасти этой мне еще не доставало! — пробурчал Ткачук, снова натянул на себя китель и отправился в замок. На ходу рассуждал: «Почему мне сообщают о смерти заключенного анонимным способом? Кто и как сумел сделать это? Будучи на службе, я не снимал с себя кителя».

Уже в проходной он столкнулся со своим помощником, накричал на него:

— Почему вы мне об убийстве не доложили? Безобразие!

— А кого убили? — изумился помощник.

— В какой камере сидит Федулов? Помощник справился по книге и доложил:

— Вчера за драку переведен из номера шестнадцать s четвертый карцер.

Взяв с собою корпусного дежурного, начальство спустилось в подвал. Ткачук прильнул к глазку четвертого карцера, ожидая увидать висящего в петле Федулова. Но смотрителя ожидала приятная неожиданность: заключенный был жив-здоров и прохаживался по карцеру — из угла в угол.

Начальник отхлопнул «кормушку» — форточку посреди двери, куда обычно ставят еду арестантам. Он наклонился и крикнул:

— С наступающим Новым годом, Федулов!

— Спасибо, и вас тоже! — со спокойным достоинством ответил тот.

Ткачук разогнулся, вытер ладонью пот со лба:

— Вот и хорошо!

О странной записке смотритель никому не сказал ни слова. Про себя со злобой подумал: «Ну, негодяи, нашли над кем шутить! Попадутся мне в руки — шкуру спущу!»

Но не давала покоя мысль: «Как удалось подсунуть записку? В какой момент? И все же: для чего?»

Ответов на эти вопросы не было.

«КОМАНДИРОВАННЫЙ» В ПРОЗЕКТОРСКУЮ

Когда на другое утро смотритель прибыл на службу, дежурный корпусной Негода его ошарашил:

— Дозвольте доложить, в карцере арестант повесился!

— В четвертом, что ль? — переполняясь гневом? спросил Ткачук. — Новогодние шуточки?

— Никак нет! Без всяких шуток — как изволили заметить, висит на решетке в четвертом изоляторе, — проговорил корпусной, удивляясь осведомленности начальства. — Обнаружили в половине седьмого. Был еще теплый.

— Не сняли? Откачать не пробовали?

— Никак нет, инструкцию нарушать себе не позволяем. Раз повесился — пусть висит, пока начальство не распорядится.

Смотритель спустился в подвальный этаж.

Иван Федулов висел на тонкой бечевке, подвязанной к решетке и глубоко вошедшей в задраную шею. Из уха скатилась и загустела кровь. Ноги; мертвец словно поджал под себя, чтобы петля могла затянуться. На лице были царапины, под левым глазом большой синяк.

Да— с, дело неприятное! — выдохнул смотритель. — И, кажется, темное. Откуда эти «боевые знаки» на лице, если он сам забрался в петлю?

— Так это после драки в шестнадцатой, его за это и наказали карцером.