Блудница

Это был знаменитый шведский модельер Магнус Пальмгрен. В Москве Таня по его просьбе заменила на показе его коллекции заболевшую модель. Он, наговорив ей кучу комплиментов и заявив, что она была бы жемчужиной его дома моделей, водил ее по ресторанам и барам, глядел влюбленными глазами и уговаривал уехать с ним в Стокгольм. Тане нравился этот элегантный, прекрасно сложенный скандинав с густой шевелюрой светлых волос, задумчивыми глазами и, главное — славой безумно талантливого и своеобразного кутюрье. Она кокетничала с ним напропалую, но Потапов уже был тогда ее любовником, и Таня смутно подозревала, что, возможно, уже носит под сердцем только-только зародившийся плод их любви.

Уже здесь, в Стокгольме, Таня узнала об истинной сексуальной ориентации модного кутюрье, и поняла, что его притязания носят скорее эстетский характер. Она вздохнула с облегчением, поведала об этом Николаю, посетила несколько раз салон Магнуса и согласилась изредка демонстрировать его модели. Но шведский модельер, по-прежнему выказывающий все признаки крайней увлеченности русской манекенщицей, оказался в любви не так однозначен…

Однажды на примерке, когда в салоне уже никого не было и за окнами давно стемнело, Магнус своими мягкими, но властными руками расколол все булавки на платье, которое лепил по Таниной фигуре, изъял ее из тончайшего полупрозрачного шелка и, шепча слова любви и искусно преодолевая слабое сопротивление, опрокинул ее на толстый ворсистый ковер. Двумя часами позже он отнес Таню на руках в душ и, поставив под струю теплой воды, оставил одну. Количество флаконов различных духов, изящных баночек с экзотическими маслами, кремами, лосьонами в ванной поразили даже такую любительницу ухаживать за своим телом, какой была Таня…

Когда, завернувшись в пушистое махровое полотенце, она вернулась в студию, Магнуса не было. Таня опустилась в кресло и, уставившись на ковер, где легкой горкой лежало ее белье, зажмурила глаза. Такой изощренной любви она не знала. «Ничего не делай, я все сам», — прошелестел в ушах шепот Магнуса. Даже после душа она ощущала на коже его аромат, тонкий чувственный запах дорогого мужчины. Она была сбита с толку, мысли кружились беспорядочно, не складываясь в образ, как не позволил Магнус своей утонченной эротикой облечь в конкретную форму все его обволакивающие, как нежная паутина, неизведанные доселе даже с таким неистовым любовником, как Потапов, ласки. Ее даже слегка знобило, и появление Магнуса отозвалось усиливающейся нервной дрожью. Он вошел, слегка запыхавшийся, молча присел перед ней на ковер и, вытащив из кармана футляр, достал оттуда изящный золотой браслетик и обвил им Танину щиколотку…

Потапов застонал, и его веки затрепетали усилием открыть глаза. За Таниной спиной послышались шаги. К опустевшей капельнице склонилась знакомая головка черноглазой медсестры.

Потапов открыл глаза, узнал Таню, и его губы дрогнули подобием улыбки. Она взяла его руку, прижалась к ней щекой, прошептала с облегчением:

— Здравствуй, милый, я рада, что тебе лучше. Теперь будем выздоравливать, набираться сил…

Взгляд Потапова скользнул выше Таниной головы… и вдруг его лоб мгновенно покрылся капельками пота, сильная судорога пробежала по всему телу, исказив лицо гримасой боли. Непослушными пересохшими губами он хрипло простонал:

— Боже мой! Мария! Это ты… Ты здесь…

Потапов потерял сознание, и тут же, решительно отодвинув Таню в сторону, над ним склонилась женщина, стоявшая за ее спиной. Таня не видела ее лица, она заметила лишь, как из-под белой шапочки выбилась непослушная золотистая прядь и коснулась виска Николая…

* * *

По стенам в панике метался свихнувшийся маятник, рискуя свернуть себе шею, сменив привычную размеренность на безумное безудержное шараханье. С ржавым заунывным скрипом раскрывались дверцы книжных шкафов, и полки рушились, подломленные вдруг непосильной тяжестью книг, вываливая их на пол, точно отторгая из себя всю эту заумь и желая отныне жить бесполезно и праздно. Картины елозили по стенам, тяготясь своими массивными рамами, стремясь отделиться, наконец, от этих невыносимых оков, и от неистовства их энергетики деревянные золоченые окантовки распадались с жалобным треском на мелкие щепки. Плясали, подрагивая хрустальными подвесками, тяжелые люстры, грозя самоубийством и как бы предлагая освободившийся стальной крюк для дальнейших безумств. Стонали и хлопали форточки, разомкнувшие втихаря свои запоры и с упоением отдаваясь насиловавшему их упругому ветру…

Кристиан тупо смотрел, как окружающие его вещи вместе с ним сходят с ума.

Вывернутое наизнанку чрево телефонного аппарата валялось у его ног, а отброшенная телефонная трубка до сих пор каким-то чудом жалобно мяукала, словно не хотела мириться с тем, что разговор закончен… Выведенный из себя ее жалкими позывами, Кристиан с силой отшвырнул трубку ногой, и она, ударившись о стену, всхлипнула и замолкла.