Блудное чадо

Когда Жан-Луи де Водемон велел, они с Васькой потихоньку собрали имущество, прихватили пожитки повара и ночью вышли из дома. Там, в пожитках, уже были спрятаны украденные у хозяев вещи, а сам Жан-Луи де Водемон был в другом доме, где праздновали крестины, и полагал там хорошо поживиться.

Вот когда они трое встретились на перекрестке и стали грузить узлы в дорожную карету, их и взяли.

В тюрьму побитый и окровавленный Воин Афанасьевич попал кувырком – скатился с высоких ступеней каменной лестницы, ведущей в большую сырую комнату. Пока летел, так ударился боком, что дыхание перехватило. Да еще сверху на него свалился Васька.

В темноте заржали – обитатели мрачного помещения очень веселились, глядя, как прибыли новые страдальцы. Воин Афанасьевич кое-как встал на колени, схватился рукой за бок и понял, что дело неладно – он с трудом мог пошевелиться. Жан-Луи де Водемон ощупал его, вынудив стонать и даже кричать, сказал: сломано ребро, а может, два, а может, все три.

Узнав, по какой причине угодил в застенок повар с поварятами, сожители стали стращать пытками и виселицей.

– Да если даже ты им все, что собрал, отдашь – не поверят, будут еще требовать! Так что лучше перетерпеть! – советовали они.

Повар ругался, даже заплакал, потом накричал на Воина Афанасьевича и Ваську: если они хоть слово скажут про Утрехт, то никакого палача не потребуется – он их сам удавит!

К некоторому удивлению сожителей, именно этих воров не трогали – просто позволили им прожить в подвальном помещении с узенькими, руки не просунуть, окошками чуть не две недели. Это были такие две недели, что в аду на сковородке, поди, слаще: спать приходилось на ледяном полу, кормили похлебкой, от которой с души воротило, и мало того что сильно болел бок, успокаиваясь только когда Воин Афанасьевич сворачивался особым образом, так еще и дважды случилась драка с сожителями, и дрались-то Васька и Жан-Луи де Водемон, а стражники, ворвавшись, надавали тычков и оплеух всем. И еще – стояла страшная вонь от ведра для естественных надобностей и не было житья от насекомых.

Воин Афанасьевич впал в смутное состояние – он умирал, а смерть все никак не приходила. Он молился, но безмолвные молитвы были противоречивые: то он просил поскорее прибрать себя, чтобы кончилась эта мука, то просил освобождения из узилища. Васька же, испуганный его молчанием, пытался как-то облегчить его жизнь, внушал Воину Афанасьевичу, что они двое ни в чем не виноваты, виноват чертов повар, скоро это откроется и их, поругав немного, выпустят на волю.

Ясно было, что это всего лишь утешительное вранье; да и кто бы ждал от бестолкового Васьки разумных рассуждений?

Спал Воин Афанасьевич, разумеется, скверно, но вот однажды ему удалось заснуть, невзирая на шум, вонь и боль в боку. Но лучше бы этого не было – во сне он увидел отца.

Постаревший и поседевший Афанасий Лаврентьевич глядел на него с укором, но при этом с удивительной нежностью и протягивал к нему руки. Что-то батюшка говорил, что – во сне Воин Афанасьевич понимал и отвечал, но наяву забыл, до единого слова, и только застряли в памяти руки. И во сне он упрекал отца, объяснял отцу, что поступил очень правильно, а наяву тех разумных доводов уже не помнил и очень о них жалел.

Этот сон не давал покоя все утро – и вдруг Воина Афанасьевича осенило. Он понял, что отец умер и приходил проститься. На несколько мгновений стало страшно: где, как, отчего помер? Батюшкины годы были уже таковы, что смерть не казалась чем-то невообразимо далеким, пятьдесят восемь – очень много, но ведь есть люди, что и до девяноста доживают! Умереть же он мог оттого, что оказался в невыносимых условиях; поди знай, чем покарал его государь после побега единственного сына.

Воин Афанасьевич повздыхал, погоревал – и очень скоро успокоился. С того света батюшку не вернешь, и на том свете ему, возможно, лучше, чем на этом. Матушка, судя по тому, что во снах не являлась, была жива.

Дверь узилища отвратительно заскрипела, Воин Афанасьевич проснулся и обернулся. Наверху стоял стражник.

– Эй, вы, поварята! Живо поднимайтесь! А ты, главный повар, чего вытаращился? Не за тобой пришли! Твоя виселица еще не готова!

Сожители захохотали.

Васька помог Воину Афанасьевичу встать так, чтобы не тормошить больной бок, помог и втащиться по лестнице.

Наверху они вдохнули свежий воздух и малость ошалели.

Была ночь, в здании суда – пусто, тихо и гулко. Который час – неведомо.

Воина Афанасьевича забрал пожилой благообразный господин в черном, с узким белым воротничком, а Ваську стражник повел по коридору, ничего не объясняя.

В комнате, куда привели Воина Афанасьевича, ждали его таз, кувшин с теплой водой, мыло и полотенце.

– Умойтесь, – приказал господин в черном и сам полил ему из кувшина на руки.

Потом Воина Афанасьевича усадили за стол и предложили кусок серого хлеба с дешевым ирландским маслом и кружку пива. После тюремной кормежки это было – как пир.