Блудное художество

Мысль о нечаянном супружестве вызвала внезапную улыбку. Но тут же Устин покраснел от невыносимого стыда. То, что ему предстояло, до сих пор он почитал грехом, потому что и не помышлял о браке. А в честном браке то же самое - уже не грех, а таинство, к такой мысли не сразу привыкнешь…

Обогнув гульбище вокруг храма, он вышел на улицу - скромный такой монашек с котомочкой, этих безобидных и ясноглазых монашков на дорогах - превеликое множество, кто из обители, кто в обитель бредет с богомолья, заходя по дороге во все храмы, выстаивая службы и тихо радуясь такому своему безгрешному бытию. Даже у старца согбенного - все тот же детский взор…

Сперва Устин удивился, не обнаружив народа. Потом вспомнил - это ж не Москва. Мужики в поле или косят сено, бабы на огородах, вон - перекликаются, детишки - на реке или еще не вернулись из леса, куда были посланы по землянику. Старые деды - те, поди, сидят в тени, плетут из прутьев птичьи клетки. Все при деле.

Перекрестившись, Устин пошел дальше и очень скоро увидел Макарку. Тот сидел по-турецки. Притворяясь, будто врачует поврежденный палец левой ноги. Взгляды встретились - и Устин, поняв указаиие, свернул в узкий проход между заборами, где разве что козу провести, а с лошадью в поводу уже не проберешься.

Настоящие заборы были только со стороны улицы - а в глубине сменялись плетнями, изгородями, да и те - с дырками и лазами. Узкий ход стал шире, лопухи словно приглашали укрыться заскочившего сюда путника, обуреваемого нуждой.

– Ну, Господи благослови, - прошептал Устин и весьма похоже мемекнул.

Справа услышал такой же ответ.

Тогда он стал разгребать заросли у плетня в надежде найти проход.

– Не шебурши, - раздался Федькин шепот. - Пригнись. Они тут, оба. Тот, что Абросимова заколол, черт его душу ведает, как его на самом деле звать, и Семен Елизарьев. Да и третий пришел. Сдается, еще кого-то ждут. Хозяин телегу запряг, а со двора нейдут.

– Сколько ж их у нас орудовало?

– Хрен их знает. Где пертовый маз?

– Остался у шавозки, - отвечал Устин, - а басу вот бряйка.

И, достав из-за пазухи, сунул сквозь кусты незнамо куда калач.

При необходимости и он умел выражаться не хуже бывших мортусов. Греха в этом, кстати, не находил и даже на исповеди байковское наречие не упоминал, хотя в список своих прегрешений мог включить даже минутную злость на угодившего в щи таракана.

– Не шебурши, - повторил Федька. - Что ты там тычешься?

– Калач прими…

– Где он?

Федька со своей стороны принялся шарить в лопухах и выдернул из Устиновой руки продовольствие.

– Это славно! Ступай, доложи, а я тут буду…

Более Устин ни слова не дождался. Изголодавшийся Федька яростно жевал калач.

Как и предполагал Архаров, Устин вышел к берегу и встал, ожидая, пока к нему подбежит Левушка.

– Тут, что ли?

– Тут, ваша милость. К тем двум еще один прибавился и еще кого-то ждут, собираются уезжать.

– Мы, стало быть, не опоздали! - и Левушка опрометью кинулся радовать Архарова.

Обер-полицмейстер выслушал и задумался.

Неведомый четвертый мог прийти и через час, и к вечеру. Сидеть в засаде дотемна нелепо - в темноте-то злодеям как раз удобнее всего будет убраться.

Следовало брать тех, кто в доме. И сразу. И любыми средствами.

– Стрелять сразу, - сказал Архаров. - Неведомо, сколько их в том доме. Трое, что Федька знает, а, может, и до того кто-то прибежал. Слышал, Петров? Вроде все при оружии… Пошли, Тучков.

Они, оставив Устина там, где злодеи могли выскочить на берег, строжайше приказали ему стрелять, и Архаров сам убедился, что оба его пистолета под старым подрясником заряжены.

– Гляди, зазеваешься - до свадьбы не доживешь, - предупредил Левушка.

Устин ничего не ответил.

Архаров с Левушкой пошли в обход храма, чтобы выйти к Макарке, а он все думал.

Человек, которого предпочтительнее было пристрелить, чем брать в плен, много набедокурил - Устин ходил на отпевание и на похороны Абросимова, видел его вдову, его малых деточек - пожилой полицейский, потеряв в чумное лето семейство, женился вторично, успел родить сынка и дочку. Этого вот Абросимова злодей заколол, да так неудачно, что человек несколько дней промучился, прежде чем отошел. Видел Устин и учителя-француза, которого выкрали и привезли в полицейскую контору завернутым в одеяло. Тоже был, видимо, неплохой человек, грамотный, да и безобидный. И он получил удар стилетом в сердце - точный такой укол… теперь уже не ткнет пальцем в злодея и не скажет: признал я его, этот самый уговорил меня побыть кавалером де Берни да ночью по крыше лазить…

Раненый Канзафаров лежал сейчас у Матвея Воробьева, а уцелел потому, что умеет драться - не позволил ткнуть себя ножом в опасное место, отделался малой кровью.

И Харитон, Харитошка-Яман, уже с того света сумевший повернуть Устинову судьбу и пустить ее в совершенно иом направлении!

Это были не просто знакомцы - друзья, почти родня, за четыре-то года в полицейской конторе и впрямь все сроднились, друг к дружке в гости хаживали, именины праздновали. И все же Устин не был уверен, что в нужную минуту сумеет выстрелить. Вся его душа этому противилась.