Блудное художество

Она села в кресло «кабриолет» (дай Бог здоровья княгине Волконской, Архаров уже запомнил эти названия), указала на соседнее кресло. Получилось это у нее даже изящно, совершенно по-дамски, - как будто не она пять лет назад носилась по Зарядью босиком, помогая Марфе по хозяйству.

– Ты, я вижу, съезжать собралась. Ни к чему это, Дуня. Оставайся тут, живи, как привыкла. Дом и карету с лошадьми я тебе оплачивать буду, всю прислугу, как полагается, туалеты, стол…

– Николай Петрович, это ты что же, на содержание меня берешь? - тихо спросила Дунька.

– Да, Дуня. Будешь жить, как привыкла при господине Захарове. Может, даже еще лучше. Больше будешь выезжать, у себя принимать, учителей тебе найму - музыкального, танцевального, какие там еще полагаются.

– Фехтовального…

Архаров посмотрел на нее внимательно - нет, Дунька не шутила.

– Разве что вздумаешь в полк поступать.

Тут ему вдруг пришла в голову еще одна дамская забава.

– Можешь, коли угодно, в манеж ездить, брать уроки конной езды, по примеру государыни. У меня Агатка без дела на конюшне стоит, понравится - забирай. Стало быть, подумай, сколько тебе ежемесячно на дом требуется…

– Николай Петрович!

– Что, Дуня?

– Ни к чему это!

Архаров подождал - не будет ли объяснения странным словам. Но Дунька только вздохнула и отвернулась.

– Ежели я тебя, Дуня, когда обидел, то прости, вперед буду умнее, - на всякий случай сказал он.

Она ответила не сразу.

– А что ж ты, Николай Петрович, не спросишь - мил ли ты мне?

Это было и вовсе неожиданно - после того, как Дунька сама прибегала на Пречистенку, никто ее не гнал туда силком и денег ей за это не платил!

– Будет тебе, Дуня, дурачиться, - сказал Архаров и вспомнил советы Марфы. - Я тебе говорю попросту - беру на содержание…

Тут опять пришла на ум их первая встреча после чумы - когда нарядная Дунька посреди Ильинки хвасталась: «А у меня радость! Меня на содержание взяли!»

– Нет, сударь мой, - вдруг произнесла она, глядя мимо глаз. - Не пойду. Будет с меня…

– Не кобенься, Дуня. Я тебе добра желаю.

– Нет. Не надобно мне твоего добра.

Лицо не лгало - Дунька действительно более не нуждалась ни в Архарове, ни в его близости. Это было весьма странно…

– Другого завела? - спросил Архаров.

– Другого, Николай Петрович. Не обессудь.

Он встал.

– Ну, Дуня, коли так - навязываться не стану. А кто таков?

Встала и она.

В ее огромных раскосых глазищах не было знакомого ему огня. Дунька приняла некое решение - и далось оно ей нелегко. Так глядит человек, решительно отказавшийся от всего минувшего и весьма смутно представляющий себе свое будущее; возврата к былому, однако ж, не допускающий.

– Да уж не в монастырь ли ты собралась? - осенило Архарова.

– А коли так?

– В мужском наряде?

– В мужском путешествовать ловчее.

Тут она была права - после дождя в застрявшей карете, поди, насидишься, а в седле - и горя не знаешь.

– Грешно же, Дуня.

– Не твоя печаль, - огрызнулась она.

Что-то тут было не так…

– Может, одумаешься? - миролюбиво спросил Архаров. - Я тебя не неволю, не тороплю, подумай, с Марфой потолкуй.

Она вздохнула и наконец-то посмотрела ему в глаза.

И стало ясно, что время безнадежно упущено.

Надо было хватать Дуньку в охапку еще тогда, в Лефортове, когда она выскочила на сцену, размахивая дрянной дешевой шпажонкой, чтобы защитить от бунтовщиков московского обер-полицмейстера. Хватать - там, в запущенном парке, в каком-нибудь неподстриженном боскете, превратившемся в зеленую лиственную пещеру, ведь ждала же она этого, желала же она этого, не отпускать ее более в захаровские владения на Ильинке, пропади пропадом все платья и побрякушки - новых накупить!

И не забивать себе дурную башку всякой ахинеей… Матвей бы даже выразился так: безнадежной ахинеей.

– Николай Петрович, - сказала Дунька, - устала я тебя дожидаться. А знаешь, что бывает, когда дожидаться устаешь? Тогда, сударь мой, идешь ты в Божий храм да и просишь: Господи, пошли мне хоть что, все приму и тут же исполню, лишь бы… лишь бы не прежнее… И Господь посылает! Главное - не струсить и принять. Так-то, Николай Петрович. Это как ежели бы кто тонул, Богу молился, а ему руку протянули. Не станешь допрашиваться, чья рука да откуда родом. Божья! Вот и хватаешься.

– И чья же такая рука подвернулась? - уже начиная сердиться, спросил Архаров.

– Моя, - уверенно отвечал мужской голос.

Из соседней комнаты вышел Алехан.

– Прости, Архаров, что девку у тебя забираю. Девка - золото. Я возвращаюсь в столицу и ее с собой увожу.

– Ну, Дуня… - совершенно ошалев от такого поворота дел, прошептал Архаров.

– Не на блуд беру, не бойся. У нас иное - так… Фаншета?

Давненько Архаров и не слыхал, и не произносил этого имени. Как-то без него обходился.

Имена несомненно влияют на судьбу и на нрав человека, а чем Архаров неоднократно убеждался. Дунькино крещальное имя «Евдокия» означало «благоволение», и точно - Дунька к Архарову благоволила. Но что могло означать имя «Фаншета»?