Блудные братья

… И сразу же провалился в какую-то смрадную, омерзительно густую жижу по пояс. Наверное, это была ловушка, которую он как старый звездоход обязан был учуять и избежать. Разумеется, если бы все происходило на какой— нибудь Нимфодоре или, не к ночи будь помянута, Хомбо, он держал бы ушки на макушке, мышцы в напряжении, а великолепно отточенное за годы частого употребления чувство опасности — наготове. Но здесь, на детском острове, в специально выхолощенном, как выразился Ольгерд, лесу… Воистину, Земля-матушка способна была вить веревки из своих беспутных сыновей.

Подтянувшись на руках (грунт под ладонями чвакал и полз, и, что самое гнусное, в нем туго и склизко что-то шевелилось). Кратов рывком выдернул тело из ямы. Вся одежда пропиталась тухлой дрянью, а со старой, верной курткой, похоже, можно было попрощайся. Когда он поднимался на четвереньки, из карманов лилось, а в сандалиях хлюпало. Состояние было хуже не придумаешь.

В сотне шагах впереди маячили размытые, бесформенные силуэты. Темное на темном. Но, учитывая его способность к ночному видению, живое на просто теплом.

Это они хотели, чтобы он здесь и остановился, и ни за что бы к ним не приближался. Это они ему не верили ни на грош и не желали с ним связываться. Это их глухие, бессвязные, звериные эмоции он подслушивал днем, после встречи с Риссой (не предполагая, что ночью будет вынужден отправиться на ее поиски).

Кратов выпрямился, вскинул руки.

И сразу уловил, как изменилась окраска исходящего от диковинных зверей эмофона.

Теперь в нем преобладало неуверенное любопытство.

— Я не причиню вам вреда, — сказал он, делая решительный шаг навстречу (отвратительно мокрые брючины льнули к ногам).

«Ради всего святого, давайте напоим наши мысли добром и светом. Только покой. Только достоинство и уверенность.

И ни малейшей тени намерения открутить башку всякому, кто хотя бы когтем коснется нежно-шоколадной кожи Риссы».

Самым краешком глаза он все же успел присмотреть себе добрый сук, при падении дерева заломившийся так, что теперь его держали лишь лохмотья коры…

Но не происходило ровным счетом ничего.

Он стоял с поднятыми руками, мокрый и грязный, лопатками ощущая жирные потеки по всему телу. И те, в лесу, тоже стояли, ни производя ни единого движения.

И вот-вот должна была явиться совершенно никчемная подмога в лице перепуганных учителей. Или, что еще хуже, не проспавшихся спасателей с континента.

Кратов сделал еще шаг.

Силуэты наконец обнаружили признаки жизни. Без шороха, без хруста ветвей, без малейшего звука попятились в самую чащобу…

«Но так мы не уговаривались!»

Теперь все выглядело так, будто они улепетывали от него сломя головы (если таковые у них имелись), а он обратился в охотника и вовсю стремился их догнать. И очень уж смахивало на новую ловушку.

— Ай!

Что-то кольнуло сзади в плечо, пробив горячей иглой набухшую влагой ткань куртки. Где-то над головой зашуршала росистая листва.

— Сдаюсь, — выдохнул Кратов, останавливаясь. — Я, кажется, вышел из игры. Меня кто-то укусил. И хорошо, если это всего лишь мандариновый полоз…

Он бормотал эту галиматью, стягивал куртку и, морщась от напряжения, до хруста выворачивая шею, старался разглядеть укушенное место. Ему предстояло вытащить из брюк ремень (в надежде, что они не спадут с него под собственной тяжестью!) и здоровой левой рукой соорудить более или менее пристойный жгут на не самом подходящем для этого месте — плечевом суставе.

«Тут тебе не Хомбо, брат-плоддер!»

Кто-то приземистый, горбатый, похожий на большую собаку с жесткой, стоящей дыбом шерстью на хребте, подковылял к нему и ткнулся мокрым носом в пораненную руку.

— Нос тут не поможет, — в нервном возбуждении продолжал бормотать Кратов. — Тут еще одна рука не помешала бы, а лучше целых две, и чтобы приделаны они были к нормальному медику… хотя на крайний случай я согласен и на Грегора…

Он вдруг разом опомнился и оборвал болтовню.

Это и впрямь была собака. Только размерами с хорошего бычка, невообразимо уродливая, криволапая, с нелепым обрубком взамен хвоста. На широкой морде, сплошь в болезненных проплешинах, тускло и печально светились выпуклые рыбьи глаза. Из страдальчески перекошенной клыкастой пасти в обрамлении дряблых брыл свисал слюнявый язык…

Неудачный бионт.

На время позабыв про укус, Кратов протянул руку и машинально потрепал щетинистый загривок, находившийся на уровне его пояса.

Шершавый язык неуверенно, стыдливо пробороздил его запястье.

— Парень, — прошептал Кратов. — Тебе досталось больше, чем мне… Кто тебя так?!

Мгновение спустя он понял, отчего ему кажется мучительно знакомым этот безобразный зверь

«… Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал… Ни в чьем воспаленном мозгу не могло возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо…»

Собака Баскервилей.