BLUE VALENTINE

Захар знал, что ему ничего не простится. Ничего не будет засчитано в плюс: ни то, что он печатал ее перевод, ни то, что поднимал Кирилла, ходил в магазины, готовил обед… Ему нельзя было уставать, нельзя было позволить себе негативную эмоцию. На него рушилась скала обвинений, припоминались все вины, начиная с Адама. Слова искажались и переиначивались. Захар или служил, или отбивался, или вел суперумные беседы. Во всяком случае, он видел ситуацию именно так. И еще он пытался читать или печатать на компьютере — испытывая чувство вины и за то, и за другое: ведь он жил в эти минуты “для себя”. Он все больше был “политик”, он даже уже умел немного притворяться.

За окном шел рождественский снег, но он был не рад этому. Все было плохо внутри дома, все было плохо снаружи.

Мне как автору уже нечего сказать. В жизни моего героя ничего не происходило. И я фиксирую уже не мысль его, а тень мысли. Не событие, а тоску по событию…

Вероятно, ему действительно хотелось расточать себя не в единственном месте, не передавать себя в единственные руки. Ему хотелось удивлять других, может быть, набирать очки, потерянные дома. Если его не могли оценить здесь, то, может быть, оценят в другом месте. Каждому хочется испытывать положительные эмоции. Можно ли его любить, или его можно лишь терпеть, когда настроение плохое, и ждать физической помощи и интеллектуальных разговоров, когда настроение хорошее? И видеть в нем объект для “воспитательных” программ, будто здесь некого больше воспитывать? Ему казалось, он стоил большего. Просто хотелось сильных чувств и не все время повторяющихся ситуаций. Тогда он сомневался в себе и в то же время хотел что-то доказать другим.

Теперь он не сомневался. И другие ему были не интересны. Он не хотел от них ничего узнать о себе, копаном-перекопанном. Может быть, он и плох был в чем-то, но он искренне стремился быть лучше. Захару было это тем легче, что сам он никуда не спешил и ни к чему не рвался. И вот в результате у него хорошие отношения со всеми. Кроме тех, кто жил рядом. Кому он давал больше всего, меньше всего это оценили.

Он размышлял об этом не для того, чтобы выдать себе какой-то карт-бланш. Ничего еще не кончилось, все будет продолжаться. Ему некуда было уйти, у них не хватит решимости дать ему отставку. Он все же не так плох. Да и гуманисты. Да и боятся пустоты.

Приближался Новый Год. Захар вернулся домой, увешанный сумками.

Оксана ходила вокруг и что-то говорила.

— Ты тоже, как партия, хочешь высоко парить над жизнью? — спросил Захар.

Он был раздражен. Раздражен выговорами, раздражен Кириллом, который валялся на диване и стучал в стену, раздражен разговорами о достоинствах Рустама, “сильного мужчины”, во всем уступающего женщине, все для нее делающего (а Даша призналась Захару в мае, что если бы в свое время Рустам повел себя так же, сейчас у нее было бы меньше проблем. Как женщина недальновидна! — в марте Захар был плох для Оксаны, потому что был деспотом: не давал женщине быть счастливой. После стал хорош, потому что дал женщине покой.). Вот ее идеал: муж-слуга, муж-ньюфаундленд. Рикошетом выходило, что тут он никак не канал.

Напротив, Захар считал, что почти не было такой вещи, которую он не мог бы сделать за женщину. Даже быть нежным. (Детей, естественно, не рожал.) Зачем же нужны они ему в повседневном быту?

Yes, женщины стали его раздражать. Он им не умилялся, их маленьким слабостям, он им не верил. Может быть, он был слишком слаб, чтобы тащить на себе еще и женщин, с их характером, их настроением, их родственниками и предметами любви. Он снова бунтовал. Он снова хотел на свободу. И снова не выдержал бы при первом столкновении с ней.

И все же мысли о любви не оставляли его, словно акцент у давно сменившего родину эмигранта. Словно сны о кайфе у давно переломавшегося торчка. Это пришло ему в голову во время зырканья “Ностальгии” (ужасного фильма, сплошь из эмблем, знакомившего западного зрителя со всеми русскими “открытиями” Тарковского зараз):

Дольше всего помнишь неосуществленное, несостоявшееся, нереализовавшееся до конца: любовь, не дошедшую до последней точки, до постели. Движение осталось незавершенным, контур — незамкнутым, чувство — неуравновешенным удачей или победой, тайна осталась не раскрыта, не пройденное до конца не пройдено уже навсегда, покров не сорван, волшебная картинка не испорчена банальностью, энергетически ты не вернулся к нулю, получив что-то взамен. Ты ничего не получил. Эмоция жива, не умерев в удовлетворении.

Дружба — наверное, лучшая форма взаимоотношений. Частое повторение человека все портит, как частое повторение макарон. Человек не выдерживает слишком пристального разглядывания. Человеческое в нем оказывается не слишком человеческим. И секс, целеобразующая эмоция, дойдя до самой себя, оказывается опустошенностью и кошмаром разрушенной иллюзии. Уж лучше жить с иллюзией, не доведя дело до постели, или без иллюзий совсем. Так он теперь и жил. Скучно, но спокойно.

Обещали новый год. Господи, зачем еще и этот? — думал Захар. — Что там еще нам готовят?!