BMW Маяковский

Володя поворачивал голову иногда, выслушивая соотечественников, потягивал свое пиво и хотел читать стихи – громче, чем все звуки Земли. Это он и делал, произнося их про себя заглушая этим все звучание голубой и даже синей планеты. Дома он снял ботинки, которые сделали пару шагов без него, написал стих о любви рабочего к заводу и станку, съел «Доширак», заварив его в небесах, спустившихся к нему за советом: выпустить солнце или нет? – и прилег на диван, чтобы слушать в смартфоне музыку, приходящую, ловимую на планете Марс и транслируемую сюда. Задремал, как перекипает кофе, и проснулся в стаканчике «Нескафе», выпил его и пошел на встречу с поэтами и одной на них Тэффи.

3

Тэффи была уже на месте, она обняла Володю и промолвила:

– Водка, селедка, газета? Водка – это чтение, его инобытие. Селедка, ее жир на пальцах – для лайков, газета – экран смартфона, просто очень большой.

Владимир поцеловал ее в щеку, пожал руку подошедшему Блоку и спросил:

– Александр, есть новый стих?

– Нет, ничего не писал, кроме пьесы, и в ней выразил мысль: «Если в пьесе трое мужчин и одна женщина, то это четыре измерения пространства, причем четвертое – женщина, и она – время».

– Круто, – прошептала Тэффи и тоже пожала руку сумрачному поэту, который обещал быть ярче любого солнца.

Пришел Есенин, засвистел и повел всех курить кальян в заведение «Босх». Они расположились с уютом и задымили, как дракон, чья четвертая голова – его тело. Вкушали наслаждение, как Достоевский сходил с ума и превращался тем самым в Ван Гога, и не испытывали сушняка, потому что пили «Нарзан», хлещущий из горла казненного человека во времена Петра Первого и не прекратившего фонтанировать. Есенин сказал:

– Маяковский – это заговорившие горы, я – поля и деревни, Блок – город. Я соединяю вас. Но кто же Тэффи?

Она сделала затяжку длиной в вечность и тринадцать секунд и ответила:

– Я и есть этот голос, плюс голос самого солнца, идущий сюда по небу и немного хромающий, так как он споткнулся о луну, перебегающую дорогу.

Блок посмотрел внимательно на нее, она приняла его взгляд и будто сделала минет его носу, отчего он чихнул и спрятался в носовой платок.

– Будь здоров, – бросил Блок самому себе и предложил после кальянной пойти к памятнику Маяковскому и читать там стихи. Все согласились и сделали глотки дыма, похожего на посмертную маску Ленина, сделанную им самим. Долго молчали, пока это молчание, вихляющее некультурно бедрами, не разорвала Тэффи, произнеся:

– Если солнце – Бог, то звезды его дети. Они скоро вырастут и заменят его. Но лампочки – это терминаторы. Потому Цой сказал, что «фонари все погаснут, а звезды будут светить». Он выступил за естественность. Одно смущает меня: Цой сам был роботом, подписавшим смертный приговор этой песней. Он совершил самоубийство. И ему оставалось только умереть. Что он и сделал. Способ не имел значения. Он уже был мертвецом.

– Да, его голос – голос киборга. Безусловно. И не только он, – кивнул Тэффи Есенин.

Та включила на телефоне фильм «Осенний марафон», достаточно громко, полистала его и спросила:

– О чем этот фильм? О том, что слабый мужчина разрывается между двумя женщинами, даже тремя, а сам спит только с одной? Да, конечно. Но смысл в том, что главная героиня – жена его, которая ждет, когда он приведет еще пару друзей и сделает счастливой ее. Потому она на куртке отрывает два рукава – два символа вагины. У нее есть один мужчина, любовник, о чем говорит ее мужу его любовница. А остальные ее два влагалища не нужны никому. Они оторваны. От реальности. Они пусты. Вот она так и поступает. Вот о чем фильм. Мужчине три женщины не нужны. Женщине нужно столько. Мужчин. Чтобы стать счастливой и сделать таким целый мир.

– Так и «Гардемарины», – подхватил тему Есенин, – о том же. Там же режиссер фильма женщина. Вот это ее подсознательное желание трех мужчин. Не только для себя, но и для всех идентичных ее женскому полу.

– Конечно, – пробасил Маяковский, – а еще в этом фильме Анастасия разрывается между одним Сержем и тремя гардемаринами. И «Мастер и Маргарита» о том же, у Маргариты трое мужчин, мастер, Дьявол и Бог, меняющиеся местами, один заменяющий другого. Это же очевидно.

– Там еще параллельно есть Гела, у которой тоже трое мужчин: Воланд, Коровьев и Азазелло, – продолжил Блок. – И вся книга о борьбе Маргариты с Гелой и о великой их дружбе, понимании друг друга и приятии.

– А кот? – удивилась Тэффи. – Бегемот которого звать.

– Это ее беременный живот от всех троих, что тут еще сказать, – улыбнулся Есенин.

Они еще глотнули дымка и выдохнули его из четырех ртов. Дым превратился в воздухе в их четыре головы и поочередно поцеловался при помощи восьми губ и четырех языков.

– Это волшебно, – выдохнула Тэффи и поцеловала в губы Есенина, – чтоб вы двое умерли от зависти, – и ее косые на мгновение глаза посмотрели на Блока и Маяковского, тем самым приглашая их к «Пиру».