BMW Маяковский

Накурились так, что почти что взлетели. А впрочем, поднялись в воздух, взялись за руки и закружились под потолком. Тэффи повизгивала слегка от удовольствия и возвращала долг Блоку и Маяковскому, целуя в губы поочередно их. Есенин дулся и при этом безмерно кайфовал, чувствуя, как лопается его ширинка от вожделения.

– Мы летим, мы парим или мне только кажется? – вопрошала глазами Тэффи.

И носы трех великих поэтов кивали ей вместе с головами, которые отменили связь с шеями и перешли на автономную работу. По крайней мере на время. Долго довольно качались между полом и потолком, после опустились и снова стали накачиваться дымом, чтобы стать шарами и унестись на Меркурий. Или стать шаром, на котором жили, и тем самым объять его полностью и понять на примере себя. Есенин, причесав копну волос, произнес:

– Трое мужчин и одна женщина? Об этом мы здесь говорим. Я тут подумал, что есть безусловная корреляция между рифмами. Каренина бросилась под поезд. А поезд рифмуют со словом пояс. Поясов в боксе основных три. Она отдалась трем мужчинам. И это было самоубийством по законом девятнадцатого века. Вот о чем эта книга.

– Ты – гений, – пожала ему руку Тэффи и улыбнулась всем телом, открытым глазам: лицом, шеей, руками и парой лодыжек.

Они расплатились за съеденный дым и поехали на метро, похожем на яблоко, а не на червяка, до памятника Маяковскому. Доехали за полчаса, встали у ног гиганта, и Тэффи громко сказала:

– Сейчас у собственного памятника будет читать Маяковский.

И довольно быстро собралась толпа, которую три великих поэта ублажали довольно долго своими стихами, пока Тэффи не прочла свой новый рассказ «Страсти по Маяковскому», поведя на собранные деньги (люди кидали монеты и купюры в ботинок Есенина, который тот снял, так как сильно чесалась нога) своих друзей в кафе «Курт без Кобейна».

4

Сели у окна, заказав четыре кружки пива «Акутагава жив», глотнули его и поцеловались вчетвером мыслями, касающимися силлабо-тоники, новым рифмам, таким как «Рыжий – в Париже», и попросили (это сделал Есенин) у официантки пепельницу, чтобы думать о курении, раз оно было запрещено в заведении: типа смотреть по телевизору эротику и не участвовать в ней.

– Тот самый триумвират, три паши, которые устроили геноцид армян, должны были дать им и всем вечную жизнь, – сказала задумчиво Тэффи, – но так как у них не было жены армянки, одной на троих, которая вела бы их, даже турчанки, без разницы, или гречанки, сладость не меньшая, то они в слепой ярости захотели уничтожить всю Османскую империю. И погубили ее. Это первый пример того, что могло стать бессмертием, но не нашло своего выхода в женщине, а потому обратилось в смерть. Это «Женщина и Смерть» Горького. Не найдя Цветаевой, эти трое устроили всем Ахматову. Потому Марина и покончила с собой. Она объяснила то, что произошло в соседней стране – во всем, целом мире. Везде.

– Из меня, после моего самоубийства, выросли четверо, когда ушел в небытие чертов Сталин, – кивнул Маяковский Тэффи, – это Евтушенко, Вознесенский, Рождественский и Ахмадулина. Моя смерть дала и указала путь ко спасению. Ко всеобщему. Три мужа и одна их жена. И все четверо великие, как самоубийство женушки Сталина. Ведь ее не было никогда. Не было. Тень жены Мандельштама, той же Надежды, прилетела и отомстила Сталину за смерть своего мужа собственной смертью. А женой Сталина была только Лиля Брик. Она и сказала, что ее настоящей любовью был только Ося. Но не уточнила, какой. Ося, Осип, Иосиф Виссарионович Сталин, а не та подушка, на которой она спала. И именно о Сталине я писал, сам не понимая того, когда говорил, что Лиличка спит с самим Дьяволом. Так все и было. Они вдвоем меня и убили. Задушили меня. Задавили. Муж и жена. И буквой «и» между ними был я. И я не соединял их, а разъединял. Вот меня и убрали.

– Невесело, – горько молвил Есенин и омочил усы, которых не было, пивом, хлещущим прямо с небес. – Но я согласен, что Надежды, жены Сталина, но есть параллельные и одновременные вселенные. И вот в соседней все было так: тебя жена Сталина, Лиля, довела до самоубийства, а твою настоящую жену, Надежду, вынудил к суициду Сталин. Так образовался крест, на котором по обе стороны распяты Володя и Надя. То же самое произошло со мной и с Галиной.

– Бениславской? – поднял на него глаза Блок.

– Той самой, – не смутился Есенин и выдержал взгляд своего брата, – два самоубийство есть одно убийство. Меня и ее.

– А какова твоя история, Блок? – спросила Тэффи его.

– Я умер потому, что задохнулся точно так же, как вы. Я должен был стать Богом, но у меня сожгли библиотеку – лестницу в небеса. Ее потом построил Маяковский, но поднялся по ней другой. Тот, кто назвал его талантливейшим поэтом эпохи. Вас двоих убила голова Сатаны, меня его задница. Потому что я ее никогда не любил. А вы заигрывали с ней, шли из народа. Подымали его вслед за собой. Подняли, и он ногой скинул вас вниз. Расскажи теперь ты о себе, – уставил ледяной, как солнце, взгляд на Тэффи Блок.