Бобе Лее

И это с детства понималось,
Что не как все, что ты — еврей,
И зло протеста поднималось,
И стать хотелось поскорей
Большим, чтоб сбросить наважденье
И доказать переступить,
И на тринадцать в день рожденья
На пятаки часы купить.
А на тринадцать был погром.
Сперва сгорела синагога,
Потом раввин убит
У Юога
Мы все за пазухой живем,
А там темно
И не видать,
Что тут евреям благодать…
Потом и сын его убит,
И дом сожжен,
И все вначале
Так бесновались и кричали,
Но вдруг так дружно замолчали,
Что даже не поймешь, о чем…
Упали в ящик пятаки,
Часы остались на прилавке,
Но было в той пасхальной давке
Движенье верное руки.
Еще, пожалуй, не души,
Не вспомнившей о капитале
Мальчишеской руки вначале,
Что в ящик бросила гроши…
Тогда впервой я ощутил
Еврейство не как оскорбленье,
Но не пришло еще моленье
О чаше, не о том просил…
Крест нес Иисус
И тем крестом
Теперь евреев попрекают!
Как истины перетекают!
Повелевать — какой искус!
Я впитывал и не взрослел,
Копил и не уподоблялся,
И тайно от себя влюблялся,
И вырваться на свет хотел!

* * *