Бобовые сласти

Несколько лет он держал музыкальный бар в «гуляльном» токийском квартале Синдзюку. А в 1990 году основал Общество кричащих поэтов (叫ぶ詩人の会 сакэбу сидзин-но кай) — творческую лабораторию, в которой собрал с десяток начинающих литераторов и музыкантов, чтобы исполнять речитативы под музыку в стиле, который можно определить как «гаражный панк-рэп». Общество это увлекалось идеями «постсоветских революций» в Восточной Европе, о чем пыталось как можно эмоциональней рассказывать миру и с клубной сцены, и в записях на CD.

В 90-е годы, подрабатывая диджеем на радио, он получил такую крепкую известность, что телевидение «Асахи» специально «под него» запустило авторскую передачу «Златовласый Сэнсэй» (金髪先生), в которой Акикава, всю жизнь красящий волосы в рыжеватый цвет, знакомил японскую молодежь со звездами зарубежной поп-музыки.

На этом этапе Тэцуя Акикава и взял себе «актерское имя» Дориан Сукэгава (ドリアン助川) — псевдоним с двойным и внутренне противоречивым смыслом. С одной стороны, «Дориан» — это международный музыкальный термин «дорийский лад» (англ. Dorian mode), что вроде бы должно настраивать аудиторию на строгий, традиционно-классический тон. А с другой — именно так японцы пишут и проносят название скандального фрукта дуриан (лат. Durio zibethinus). Сей азиатский деликатес знаменит не только великолепным, неподражаемым вкусом (который может напоминать одновременное сочетание орехов, сыра, заварного крема, банана, манго, ананаса, папайи, ванили, лука, клубники и хурмы), но — еще и таким ужасающим запахом, что в Таиланде, Вьетнаме и других странах ЮВА его запрещено вносить в отели и прочие публичные помещения под угрозой серьезного штрафа. Англичане, впервые отведав дуриан в XIX веке, описывали его так: «Это может быть похоже на поедание тухлой селедки с плесневелым сыром над открытым канализационным люком». Тайцы же говорят о дуриане куда проще: «Ад снаружи — рай внутри». Подобный имидж и примерил на себя Тэцуя Акикава, предлагая публике воспринимать себя именно так. Поскольку иероглифы новой «фамилии» — Сукэгава — напротив, весьма позитивны и переводятся как «река помощи», а то и «спасительная река».

К середине 90-х годов за Дорианом Сукэгавой уже прочно закрепилась репутация защитника несправедливо обиженных — тех, кто нуждался в том, чтобы их голоса услышали. И его новая радиопрограмма — та самая «горячая линия», в которой он давал «советы по жизни» заплутавшим японским подросткам, — называлась уже, ни много ни мало, «Радио справедливости от Дориана Сукэгавы» (『ドリアン助川の正義のラジオ).

С подобным амплуа ему удалось удачно продержаться в «топе» несколько лет подряд. Увы! В 1997 году один из членов Общества кричащих поэтов угодил в тюрьму по антинаркотической статье (нечто похожее происходит в молодости и с героем этой книги). В результате общество было в принудительном порядке распущено, контракт с радиостудией разорван, а «добропорядочность» Дориана Сукэгавы в СМИ поставлена под сомнение. Злодейка-судьба в очередной раз завела «философствующего экзофрукта» в тупик. Тэцуя-Дориан решил взять тайм-аут, прервал свои телепередачи и уехал в Нью-Йорк — поднатореть в английском языке, а заодно подумать, чем бы заняться дальше.

Там-то его и застигло 11 сентября 2001 года. Оставаясь в Нью-Йорке, «златовласый сэнсэй» вернулся на японский телеэкран — уже в качестве очевидца и комментатора с места событий. И выполнял эту роль еще год, параллельно выступая с концертами в смешанной японо-американской рок-группе «And Sun Sui Chie». Вместе с которой в конце 2002 года он вернулся в Японию и продолжил концертировать уже на родине.

Путешествие «за три моря» не прошло для бродяги-философа зря. По признанию самого автора, мысль о том, чтобы написать яркое, берущее за душу произведение о бывших пациентах японских лепрозориев, зародилась в его голове еще в 1996 году, — сразу после того, как в новостях замелькали новости о судебных процессах, на которых престарелые жертвы «борьбы японского закона с проказой» или их семьи начали отсуживать у государства компенсацию за компенсацией. Леденящие душу истории о тысячах жизней, загубленных извращенной государственной политикой на протяжении всего XX века, вдруг начали выскакивать из забвения, как черти из табакерки. Никогда прежде об этом не писалось и не издавалось для широкой японской публики практически ничего. Сама эта тема до недавних пор считалась такой же негласно-запретной, как разговоры о буракуми́нах, то есть касте японских неприкасаемых (людей, традиционно «отмеченных печатью смерти» по роду профессии их предков, начиная со Средневековья, — могильщиков, патологоанатомов, таксидермистов, ассенизаторов и им подобных).

«Растабуированию» очередного «национального стыда» в японском обществе и посвящен первый прозаический опыт Дориана Сукэгавы. Что, собственно, и явилось для его соплеменников «неожиданностью номер два».

* * *