Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Нет, не оправдание! – хотя для строгости лучше признать так. Не оправдание, потому что не я один, но и некоторые из 227 зэков, дававших показания для моей книги, могут жестоко пострадать при её опубликовании. И для них – хорошо бы она вышла попозже. А для тех, похороненных, – нет! скорей!

Не оправдание, потому что Архипелаг – только наследник, дитя Революции. И если скрыто о нём – то ещё скрытее, ещё недокопаемей, ещё искажённее – о ней. И с ней спешить – ещё более надо, никак не отлагательней. И так сошлось, что именно – мне. И как всё успеть одному?

В мирной литературе мирных стран – чем определяет автор порядок публикации книг? Своею зрелостью. Их готовностью. Хронологической очерёдностью – как писал их или о чём они.

А у нас – это совсем не писательская задача, но напряжённая стратегия. Книги – как дивизии или корпуса: то должны, закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться; то во тьме и беззвучии переходить мосты; то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, – с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку. А автор, как главный полководец, то выдвигает одних, то задвигает других на пережидание.

Если после «Архипелага» мне уже не дадут писать «Р-17», то как можно большую часть его надо успеть до.

Но и так – безсмысленная задача: 20 Узлов, если каждый по году, – 20 лет. А вот «Август» 2 года писался, – значит, 40 лет? Или 50?

Постепенно сложилось такое решение. Критерий – открытое появление Ленина. Пока он входит по одной главе в Узел и не связан прямо с действием – этим главам можно оставлять пустые места, утаивать их. Узлы выпускать без них. Так возможно с первыми тремя, в Четвёртом Узле Ленин уже в Петрограде и ярко действует, открыть же авторское отношение к нему – это всё равно что «Архипелаг». Итак – написать и выпустить три Узла – а потом уже двигать всё оставшееся, в последнюю атаку?

По расчётам казалось, что это будет весна 1975 года.

Человек предполагает…

Окончательное решение, окончательный срок приносили лёгкость и свет. Пока – отодвинуть, и работать, работать. Зато потом – вплотную, неизбежно, безо всякой лазейки. И радость: неизбежно? – тем проще!

Пока – печатать уже готовый «Август». Новизна шага: открыто, в западном издании, от собственного имени, безо всяких хитрых уклонов, что кто-то использовал мою рукопись, распространил без ведома, а остановить-де руки мои коротки. Всё-таки – новый угол радостного распрямления, всё-таки – движение в ту же сторону. Что-то скажется прямо и о Боге, залузганном семячками атеистов. И для будущих публикаций не безразлично, как будет принят на Западе «Август».

Без вынутой ленинской главы не было в «Августе» почти ничего, что разумно препятствовало бы нашим вождям напечатать его на родине. Но слишком ненавистен, опасен и подозрителен (не без оснований) был я, чтобы решиться утверждать меня тут печатанием. Я это понимал и не дал себе труда послать рукопись «Августа» советскому издательству (да это было бы и уступкой по сравнению с «сусловским» письмом: сперва пусть «Раковый» печатают). «Нового мира» не было теперь, и я свободен был от частных обязательств. В марте я уже отправил рукопись в Париж, обещал Никита Струве за три месяца набрать. Тут Ростропович, в духе своих блестящих шахматных ходов, предложил всё-таки послать и в советское издательство – изобличить их нежелание. «Да я даже экземпляра им не дам трепать! Одна закладка сделана, для Самиздата!» – «А ты и не давай. Ты пошли им бумажку: извести, что кончил роман, пусть сами у тебя просят!» Это мне понравилось. Не одну, а семь бумажек отпечатал, в семь издательств, в разных вариантах: ставлю вас в известность, что окончил роман на такую-то тему, такой-то объём. Разослал. Игра всё-таки с риском: а вдруг запросят? придётся дать рукопись, и тогда остановить набор в Париже? Печатать всё равно не будут, а год вполне могут у меня вырвать. Но так уже тупо заклинило у нас, что и этого хода они не использовали: ни одно издательство и ухом не повело, не отозвалось. – Да может, были даже разочарованы, что я пишу о 1914, как бы уклоняюсь от окончательной расправы надо мной? Нет, иначе: ГБ само раздобыло мою машинопись – и хитроумно подсунуло издательству «Ланген-Мюллер» в ФРГ – готовить пиратское издание ещё раньше, чем вышел оригинал в Париже. Откуда ж они взяли текст? Ведь я не давал в Самиздат. Думаю – в квартире, где считывали отпечатки вслух, – записали на магнитофон? ведь везде подслушивание. Или, быть может, произошла утечка у кого-то из моих «первочитателей» (зимой 1970/71 человек тридцать читало: по новизне дела, исторический роман, я просил их заполнить некую авторскую анкету, помочь мне разобраться).

А Твардовский-то! – так ждал мой следующий роман для своего журнала когда-то. Теперь ему хоть перед смертью бы его прочесть.

В феврале 1971, как раз через год после разгрома «Нового мира», его выписали из кремлёвской больницы, искалеченного неправильным лечением, с лучевой болезнью. И мы с Ростроповичем поехали к нему.