Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

И тою же весной, в том же своём любимом Петербурге при мне заболел Тэнно: похоже было на внезапное отравление, он подозревал – колбасою. Думал вылечиться голодом, и шесть часов обратного поезда ещё весело рассказывал мне многое из своей жизни. (Через несколько дней в том же мае он был самый деятельный разносчик моего «Письма съезду писателей» по многим почтовым ящикам Москвы. Он всё ещё не понимал начинавшейся болезни.) А это был – проявившийся рак, который и съел его в пять месяцев. Герой, борец, атлет, – изо всех, кто назван в этом очерке, он был самый сильный, смелый, даже отчаянный, в расцвете лет и здоровья, – а умер ранее всех. Его погубило, как многих отважных, сильных зэков, – нервное мелкое дёрганье советской воли, он поддался дёрганью этому. Он был из главных героев «Архипелага» и главных ожидателей этой книги – но даже до последней перепечатки не дожил, не то что до сегодняшнего торжества.

Последний раз я был у него 22 сентября 1967 – в час перед тем, как идти мне на бой в секретариат СП. Боже! Веретено осталось от этого богатыря, на веретене избыточно висела, обвисала заветная матросская тельняшка. Тёмно-серо-предсмертно было лицо, съёженное до черепа, и боли докручивали измученное тело. Не сбылся лихой его план прикончить Молотова – серой вошью гулял палач по аллеям Жуковки, и руки Тэнно уже не могли дотянуться до него. Ещё нашлось в моём друге бойцовское мужество оценить бой, предстоящий мне, даже сверкнуть на миг, но не было мужества признать свою болезнь и смерть, и жена мигнула мне включиться в общую ложь, что это временная непроходимость желудка, вот только преодолеть её – и он выздоровеет.

Я думаю, в тот день я бился так хорошо ещё и потому, что пришёл к писательским хрякам от смертной постели зэка.

Годом позже на Рождество я был последний раз в Таллине. С Хели и Лембитом по эстонскому обычаю зажигали мы свечи на могилах – и Арнольда Сузи, и Георгия Тэнно. Они – друг от друга там недалеко, у Пириты.

Ах, эстонцы мои родные! Сколько ж вы сделали для нашего общего дела! Разделил я с вами сердце навек.

О, сколько уже вас ушло по одному, друзья мои зэки, соучастники моего скрытного тайного боя! Не допусти, Господи, подорваться на замедленных минах – ещё оставшимся живым.

Провал «Архипелага» в 1973 в чём-то повторял провал моего первого архива, в 1965. Нет, всё другое было – сила, уверенность, я не замирал, не скрывался, а дёрнул до Парижа взрывной шнур. Но вихри суматохи, внезапно-нужных встреч и предупреждений – походили. Надо было – и эстонцев предупреждать, и что где спрятано ещё – распорядиться тем, и самой судьбою «Архипелага».

На удачу как раз приехала Хели в Москву, на двухмесячные курсы. И с ней и вдовою Тэнно мы встречались трижды – в той самой комнате, где умирал и умер Георгий, и откуда по советскому жилищному рабству не могла уехать вдова, а должна была всё пережить на месте. И уж так переставила ту самую мебель, что прежней смертной картины – не видишь, забываешь её. Измученная, искуренная, постаревшая, она работала на суетной работе в ненавистном АПН и должна была за работу эту держаться до пенсии. – «Ната! печатаю “Архипелаг”, может убрать, что Гера хотел Молотова убить?» Сверкнула непогашенными глазами: «Печатай!»

Но как же встречаться, когда провалился «Архипелаг» и несомненно все глаза и когти московской госбезопасности ощетинились вокруг меня? Открою: в места запретные, куда следа дать нельзя, лучше всего отправляться в пять часов утра (в своём окне не зажегши света). Как бы за твоей квартирой ГБ ни следило, и в одиннадцать вечера, и в час ночи, и в три, – но смаривает их к пяти утра, да никто ж за совесть не работает, в ГБ давно уже не работают за совесть, может электронные глазы и моргают, да некому обработать. В пять утра выходишь на улицу – на квартал от тебя ни назад, ни вперёд никого, ни человека, ни машины. Уж наверняка не следят. В первый троллейбус садишься – к вожатому один или уж с кем-нибудь совсем неподозрительным, и сойдёшь один, легко проверить. Только раскроются первые двери метро – идёт вас несколько человек, все – неподдельные, натуральные, да отделишься от любого легко.

Так я, постукивая каблуками среди утренних уборщиков мусора, проходил ещё пустой огромный их знакомый двор, неслышно без лифта поднимался ступенями – и, не дав позвонить мне в дверь (квартира коммунальная, соседка ни видеть, ни слышать не должна), Ната Тэнно беззвучно уже открывала (по телефону из автомата назначено время первый раз, а потом – «как прошлый», «на полчаса раньше»), а Хели ночевала у неё с вечера и уже ждала.

Первый раз я примчался к ним: там, в Эстонии, всё сжигать, лишь бы спасли себя. Второй раз похоложе: повременить до сигнала. А к третьему окрепчал: не надо жечь, а – переводить на эстонский, скоро будем по рукам пускать.

Всё-таки ступеньки истории – в нашу пользу!

5. Елизавета Денисовна Воронянская