Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Я тут же стал писать черновик письма – и первой легчайшей трещинкой наметилось то, что потом должно было зазиять: А. Т. настаивал на самых мягких и даже просительных выражениях. Особенно он не допускал, чтобы я написал «незаконное изъятие». А. Т. настаивал непременно это слово убрать, ибо их действия не могут быть «незаконными». Я вяло сопротивлялся. (На следующий день в Москве он ещё по телефону отдельно проверял – заменил ли я слово. К позору своему, я уступил, переправил холуйским словом «незаслуженное». В затемнённый ум не входило более подходящее с теми же начальными буквами, чтоб исправлять меньше.)

После безсонной палящей ночи мы с женой рано поехали в Москву. Там через несколько часов я узнал от Теушей о горшей беде: что в тот же вечер 11 сентября были взяты и «Пир победителей», и «Республика труда», и лагерные стихи! – как это могло получиться? ведь я это всё забрал у Теушей! – я ещё понять не мог. Вот она была беда, а до сих пор – предбедки! Ломились и рухались мосты под ногами, безславно и преждевременно.

(Вот такие повороты я и имею в виду, горько подзаглавив эту книгу «очерки литературной жизни»…)

Но заявление Демичеву я написал так, будто знаю об одном романе. Пересек солнечный, многолюдный и совсем нереальный московский день; опять через пронзительный контроль вошёл в лощёное здание ЦК, где так недавно и так удачно был на приёме; прошёл по безлюдным, широким, как комнаты обставленным коридорам, где на дверях не выставлено должностей, а лишь фамилии – неприметные, неизвестные; и отдал заявление уже мне знакомому любезному секретарю.

Оттуда заехал в «Новый мир»: А. Т. безпокоился насчёт «незаконных действий», хотел удостовериться изустно, что я убрал. И ещё очень важное он требовал: чтобы я никому не говорил, что отобран у меня роман! – иначе нежелательная огласка сильно затруднит положение.

Трещинка расширялась. Чьё положение??.. верхов или моё? Нежелательная?.. Да огласка – одно моё спасение! Я буду рассказывать каждому встречному! Я буду ловить и искать – кому рассказать бы ещё, кто раззвонит пошире!.. (Взятие «Круга» вместе с крамольным «Пиром» оказалось не отяжелением, а облегчением: я смел громче говорить об изъятии.)

Но если сейчас открыть это Твардовскому – у него разорвётся сердце! Такая немыслимая дерзость как смеет закрасться в голову автора, открытого партийным «Новым миром»?!.. А что тогда будет с «Новым миром»?.. Нет, не готов А. Т. услышать этот ужас полностью. Подготовить его частично.

– Оказывается, не один роман взяли. Ещё – старую редакцию «Оленя и шалашовки» и лагерные стихи.

Гуще омрачился А. Т.:

– И стихи – не про папу и маму?..

Он окис. Но рад был, что один из перепечатков романа – уцелел, и даже в сейфе «Правды»!

Однако всё пришло в движение в этих днях, снят был из «Правды» Румянцев, и мой доброжелатель Карякин должен был в суете утаскивать роман и из «Правды».

Это было уже 20 сентября. За истекшую неделю после ареста Синявского и Даниэля встревоженная, как говорится, «вся Москва» перепрятывала куда-то самиздат и преступные эмигрантские книги, носила их пачками из дома в дом, надеясь, что так будет лучше.

Два-три обыска – и сколько переполоха, раскаяния, даже отступничества! Так оказалась хлипка и зыбка наша свобода разговоров и рукописей, дарованная нам и проистекшая при Хрущёве.

Попросил я Карякина, чтобы вёз он роман из «Правды» прямо в «Новый мир». Преувеличивая досмотр и когти ЧКГБ, не были мы уверены, что довезёт. Но довёз благополучно, я положил его на диванчик в кабинете А. Т. и ждал Самого. Я не сомневался, что при виде спасённого экземпляра сердце А. Т. дрогнет и он с радостью тотчас же вернёт роман в сейф. Я ясно представлял эту его радость! Пришёл А. Т., начался разговор – знакомая же толстая папка косовато лежала на диванчике. А. Т. углядел, подошёл и, не касаясь руками, спросил с насторожей: «Это – что?»

Я сказал. И – не узнал его, насупленного и сразу от меня отъединённого:

– А зачем вы принесли его сюда? Теперь-то, после изъятия – (вот оно, законное изъятие!) – мы не можем принять его в редакцию. Теперь – за нашей спиной не прячьтесь.

Он меня как ударил!.. Не потому, что я за этот экземпляр испугался, у меня были ещё (и на Западе один), но ведь он-то думал, что это – из двух самых последних! (Позже я уразумел, что он был разумно прав: это я сам дёргался – так пожинай!)

Отказался А. Т. и напечатать в «Новом мире» моё письмо с опровержением клеветы о моей биографии («служил у немцев», «полицай» и «гестаповец» уже несли агитаторы комсомола и партии по всей стране). Две недели назад А. Т. сам посоветовал мне писать такое письмо (с загадочным «мне порекомендовали…»). Но вот беда: я послал в «Правду» первый экземпляр своего письма, рассчитывая на лопнувшего теперь Румянцева, а Твардовскому достался второй. И слышу:

– Я не привык действовать по письмам, которые присылаются мне вторым экземпляром. И как же опровергать, пока арестован роман?.. Будут говорить: значит, что-то есть!..