Боец тишины

— С тех пор меня и пальцем не тронул. Но смотреть на меня стал, как на покойника пропащего. С тех времен мне никто ничего добровольно не давал, и я все брал своей волей, выбивал своей силой. Отец мне свободу предоставил, и я на волю вырвался. Только воля моя болотом бедности и бесприютности была. Я добивался всего, что мне требовалось, но такими средствами, что…

— Не далек от тюрьмы был?

— От тюрьмы — далек, а от утраты человеческого облика — близок. Я не только сильным стал, но и рассудочным, и скрытным. Меня школа жизни так закалила, что меня по закону наказать никто не мог… и не по закону — никто не мог. К совершеннолетию я готов был окончательно в себе человека убить и выживать только «волком». Но меня армейцы под руки взяли и отправили черт знает куда, стране служить. Я им не сопротивлялся особо — мне все равно было. Я был уверен, что и на краю света свой кусок урву, а ничего другого мне и нужно не было. Когда я к командиру своему попал, — никого я не боялся, никому не верил. А командир у меня умный был. Быстро он понял, кто я такой… и быстро мне человеческий облик вернул.

— Как ему удалось с тобой с таким совладать? Так, как с человеком, с тобой обошелся, да?

— Нет, Войцех… не так, как с человеком. Особенный он был, командир мой. Зверей он приручал диких — даже хищных. И меня — приручил. Точь-в-точь, как зверя, — кнутом и пряником. Мне ж пряники всегда по душе были. Только меня ими судьба не баловала никогда — не давала она мне их… вот я их у нее и отбирал. А командир мой доказал мне, что, служа ему, я — заслужить могу. Я и стал стараться изо всех сил.

— Ты что, серьезно, Ян?

— Еще как.

— Я думал, ты на долге, на Отечестве, сдвинут совсем.

— Я сначала ему лично служил — ему одному. Любил я его сильно так, что чуть не богом считал, — мечтал таким же, как он, стать. А в стране я, Войцех, как и в людях, тогда одну добычу видел. Мне позже командир объяснил, что он стране служит и я должен — стране служить. Сказал, что не знаю я ее, просто. Посадил меня на коня верхом и повез в лесные чащи. Показал он мне ее во всей красе и сказал, что она такая же, как он, — такая же суровая и справедливая. Я его отцом считал и страну через него Отчизной считать стал.

— Обработал он тебе голову… А он с тобой одним так возился?

— Со всеми возился — и с офицерами, и с солдатами… и со зверями. Сказал же — особенный он был. Добрый.

Агнешка подняла голову, споткнувшись.

— Вольф, как может быть добрым человек с хлыстом?

— Так же, как и злым. Такой командир был, что я только и мечтал с ним служить остаться.

Войцех поднял бровь, задавая вопрос всем видом.

— Что ж не остался?

— Он сказал, что мне в разведке место. Я с ним спорил… и под конец — согласился. А другой командир мне еще четче разъяснил, что иного пути у меня просто нет. Я под его крылом и исчез с лица земли. Он меня обучил, облачил в чужую шкуру и в бой бросил — в темноту, в тишину борьбы, о которой никто ничего и не знает. Был я у него во все дыры затычкой до тех пор, пока…

— Пока Агнешку не встретил?

— Точно, Войцех.

— А у меня все не так было, Ян… Ничего такого хорошего у меня не было… и такого плохого — не было. Мой отец меня никогда не бил, хоть и пил сильно. Он не блистал особо ничем, но добрым был в глубине души. А матери я не знал никогда. Она меня знакомым людям на время отдала и пропала навсегда. Эти люди меня заморили, испугались, что я помру, и стали искать отца. Мой отец точно не знал — его я сын или нет, но все равно меня взял. Пожалел просто и приютил.

— Знаю я, Войцех, про тебя все. Пробивал я тебя подробно.

— Все знаешь?

— Все важное.

— А знаешь, что я заморышем был?

— Нет.

— А веришь?

— Я не верю — я или знаю или нет.

— А ты посмотри — у меня все ребра кривые.

Я с ухмылкой прощупал рукой его грудную клетку… и с горькой усмешкой окинул его взглядом.

— Верно… кривые.

Войцех замолк, видно, что-то вспомнил и задумался. А Агнешка подняла голову и посмотрела на меня широко открытыми глазами.

— Ты и про меня все знаешь?

— Да.

— Ужас какой… У меня такое прошлое… Мне так стыдно…

— Тебе должно быть стыдно своего прошлого стыдиться.

Она опустила печальные глаза.

— Меня все так любили… Мы все так друг друга любили… У нас ни беды, ни горести не было… Только мама всегда так спешила домой, что переходила рельсы в неположенном месте… Она попала под поезд, и папа этого не пережил… Он заболел, и болезнь забрала его… Только я и тогда не осталась одна — у меня был парень… и мы любили друг друга.

— Я знаю.

— Ты не знаешь, Вольф, как мне стыдно за то, что моя жизнь была такой легкой, когда у вас с Войцехом такой тяжелой.

— Хватит глупости говорить. Главное, — живы все, а остальное — не столь важно.

Войцех вдруг повернулся ко мне с решительным видом.

— Ян, я клянусь, что всегда буду с тобой и с Агнешкой — до смерти за вас стоять буду. Поклянись и ты, Ян.

— Войцех, я сказал, что тебе братом буду, а Агнешке сказал, что буду — защитником. А что до смерти — и так ясно. Есть на свете три человека, с которыми я и жизнь, и смерть разделить согласен.

— А кто третий, Ян?

— Швед.

— А кто он?

— Швед он.

— А где он, Ян?