Боевая экология. Как Greenpeace, WWF и другие международные экологические организации подрывают развитие России

«Имеющие место в литературе и публицистике исключительно негативные оценки колхозам и совхозам, — пишет В. Земсков, — зачастую даются безотносительно к общеисторическому контексту, без учета реалий соответствующей исторической эпохи. Как-то забывается, что в ту историческую эпоху, когда функционировала колхозно-совхозная система, наша страна сделала мощнейший индустриальный рывок, одержала победу в Великой Отечественной войне, превратилась в ядерную державу, вышла в космос… Распространено мнение, что колхозно-совхозная система, положительно проявившая себя на определенных исторических этапах, тем не менее в долговременной исторической перспективе оказалась тупиковой, не способной решить продовольственную проблему в стране, что и обусловило ее кризис на рубеже 80–90-х годов XX века. Возможно, это и так, но нельзя забывать, что будь фермерские хозяйства на месте колхозов, то их в таких условиях неизбежно ожидало бы массовое банкротство, но колхозно-совхозная система в силу своей организации ухитрялась выживать. Во всяком случае, от этого немаловажного фактора нельзя абстрагироваться при оценке системы колхозов и совхозов и ее места и значения в отечественной аграрной истории»[391].

В СССР (а сейчас это повторяется в коммунистическом Китае) по политическим причинам ВКП(б) не могла отказаться от своего исторического союзника — крестьянства, не могла дать ему физически исчезнуть (как это произошло позднее в современной России), но и позволить ему сохраниться неизменным в условиях чудовищного падения мировых относительных цен на сельскохозяйственную продукцию, порожденного аграрной («зеленой») революцией, была не в состоянии. Преодоление этого кризиса в СССР пошло через коллективизацию с ее мучениями и страданиями миллионов, в том числе и тем феноменом, который современные украинские политиканы называют «голодомором».

И. Дойчер так описывает происходившее во время коллективизации: «…началась сумасшедшая оргия разрушения… Громадные блюда с мясом были главной едой на тризне, которой мелкий крестьянин праздновал собственные похороны… Эпидемия обжорства распространялась с деревни на деревню, с волости на волость, с губернии на губернию. Мужчины, женщины и дети обжирались, их рвало, но они возвращались к столу. Никогда в стране не варилось столько самогона… Люди задыхались от зловония мяса, от паров водки, от дыма и горящих домов и собственного отчаяния. Частыми были сцены, когда появлялась бригада коллективизаторов, чтобы прервать мрачное пиршество треском пулеметов. Она расстреливала на месте или уводила упорных врагов коллективизации…

В первые месяцы коллективизации забили свыше 15 миллионов коров и быков, около 40 миллионов овец и коз, 7 миллионов свиней и 4 миллиона лошадей. Поголовье скота в стране сократилось более чем на половину. Однако после раскулачивания кулаков и подкулачников уничтожение скота и пир продолжались. Не было никакой возможности остановить его… Скот убивали потому, что не осталось кормов, или потому, что он болел из-за отсутствия ухода. Даже бедняки, вступившие в колхоз, продолжали расточать имущество, набивая давно пустые желудки… Затем последовало длительное и ужасное похмелье: колхозы остались без лошадей и семян. Колхозники с Украины и из европейской России бросились в Среднюю Азию покупать лошадей и, вернувшись с пустыми руками, запрягли в плуги немногих оставшихся коров и быков. В 1931–1932 годах обширные пространства земли остались необработанными, везде валялись трупы умерших с голоду мужиков»[392].

Печальная история голода в СССР в 1932–1933 годах теснейшим образом связана с экологической проблематикой. «Вопреки расхожему представлению, — пишет Д. Верхотуров, — в СССР в конце 1920-х годов не было зерновой проблемы в смысле недостаточного производства зерна. Зерна производилось достаточно много. Вся проблема состояла в том, что зерновое хозяйство тогда носило потребительский характер, то есть крестьянин выращивал его для себя и своего скота, в первую очередь для лошадей. Товарность зернового сельского хозяйства в целом по СССР по данным хлебооборота 1926/27 года не превышала 30 %». Из валового сбора в 778 млн пудов хлеба 69,3 % составляло личное потребление, тогда как экспорт хлеба составлял 3,4 % сбора, а снабжение городов, армии и промышленности — 8 % сбора[393].