Боевое Знамя

- Так дом пустует? - спросил Старбак.

Негр слегка запнулся, но затем кивнул, когда Старбак обернулся, взглянув на него.

- Дом пуст, масса.

- Как твое имя?

- Джозеф, масса.

- Теперь слушай меня, Джозеф, если у тебя в доме остались какие-нибудь пожитки, забери их немедленно, потому что я собираюсь спалить этот чертов дом дотла. А если твой хозяин захочет узнать причину, передай ему поклон от шлюх, сожженных им заживо в таверне Маккомба. Ты хорошо меня понял, Джозеф? - Старбак осадил лошадь и соскользнул с седла. Он спрыгнул, подняв облако пыли из-под ботинок. - Ты меня слышишь, Джозеф?

Темнокожий слуга испуганно выпучил глаза на Старбака.

- Вы не можете сжечь его, сэр!

- Скажи своему хозяину, что он убил женщин. Передай ему, что меня зовут Старбак, понял? А ну-ка, повтори.

- Старбак, сэр.

- И не забудь его, Джозеф. Я Старбак - ангел-мститель за сожженных шлюх, - Старбак произнес последнюю фразу, взобравшись по ступенькам веранды и распахнув переднюю дверь.

И увидел своего отца.

На юге сгустились облака, затмив солнечный свет, хотя день уже и так клонился к закату. На крутых холмах и в долинах, откуда хлынула фланговая атака мятежников, на фоне меркнувшего солнца всё ярче выделялись вспышки винтовочных выстрелов, а дым выглядел светлее. Было похоже, что скоро разразится гроза, и действительно, далеко к югу, в заброшенных земляных укреплениях, оставленных янки у реки Раппаханнок, упали первые тяжелые капли дождя. В облаках блеснула молния.

В Манассасе фланговая атака мятежников постепенно теряла свою сплоченность. Наступление проходило по пересеченной местности, и продвигавшиеся вперед бригады вскоре потеряли контакт друг с другом, когда им пришлось обходить поросшие кустарником балки и густые рощи. Некоторые из подразделений вырвались вперед, в то время как другие наткнулись на войска северян, неожиданно оказавшие упорное сопротивление. С вершин холмов рявкали пушки, картечь в клочья разносила листву деревьев, а ружейный огонь трещал по всей неровной трехмильной линии фронта.

За спиной у янки находился ручей Булл-Ран, достаточно глубокий и широкий, чтобы считаться рекой в любой другой стране, кроме Америки. Достаточно глубокий и широкий, чтобы в нем утонул человек, обремененный полным пехотным обмундированием и башмаками, и если мятежники смогут сломить янки и обратить их в паническое бегство, то восьмидесяти тысячам солдат будет непросто пересечь этот убийственный ручей, который мог похвалиться лишь одним небольшим мостом. Разбитая армия может утонуть в нем тысячами.

Только янки не запаниковали. Они перешли ручей, и лишь некоторые из солдат утонули, пытаясь переплыть его, а остальные дружно стояли плечом к плечу на холме, где когда-то человек по имени Томас Джексон обрел прозвище Каменной стены. Они стояли и встретили войска наступавших мятежников такой канонадой, что она озарила передний склон холма красным светом пушечных выстрелов и наполнила всю долину треском отдававшихся эхом винтовочных залпов. Один за другим смертоносные залпы, жалящий град свинца, крошили серые шеренги южан и удерживали полосу земли к западу от моста достаточно долго, чтобы смогла отступить основная масса армии Джона Поупа. И только тогда ряды мужественных синих мундиров сдали холм Каменной стены Джексона его землякам. Северяне потерпели поражение, но их еще не разбили. Ряды синемундирников отступали с поля битвы, на котором им обещали победу, а привели к поражению, и где теперь одержавшие победу конфедераты принялись считать захваченное оружие и пленных.

А на ферме Джозефа Гэллоуэя на южном берегу Булл-Ран преподобный Старбак изумленно смотрел на сына, а сын на него.

- Отец? - нарушил молчание Старбак.

На одно мгновение, одно лишь биение сердца, Старбак подумал, что его отец смягчится. В эту секунду он подумал, что отец собирается заключить его в объятья, и действительно, на лице старика неожиданно проступило выражение боли и тоски. В этот же миг все планы открытого неповиновения отцу, которые вынашивал Старбак на случай если им предстоит вновь встретиться, рассеялись, и он почувствовал нахлынувшее на него чувство вины и всепоглощающей любви. Но затем беззащитное выражение исчезло с лица священника.

- Что ты здесь делаешь? - резко спросил преподобный Старбак.

- У меня здесь дело.

- Какое дело? - преподобный Старбак загородил прихожую. В руке он держал свою трость из черного дерева, которую выставил как шпагу, чтобы не дать сыну пройти в дом. - И не смей курить в моем присутствии! - огрызнулся он и попытался тростью выбить сигару из руки сына.

Старбак легко уклонился от выпада.

- Отец, - сказал он, пытаясь воззвать к прежним узам суровой отцовской привязанности, но его бесцеремонно прервали.

- Я тебе не отец!