Боевой 19-й

Молодой темнорусый офицер с прямым пробором и с чистым, как у девушки, лицом, не глядя на клавиши машинки, быстро отбил последнюю строчку. Мамонтов подошел к нему и, прищурив глаза, долго читал текст. Чувствуя у себя за спиной генерала, офицер насторожился и, словно. пианист, приготовившийся взять новый аккорд, пригнулся к машинке. Мамонтов помял в пальцах папиросу, закурил и, помахав потушенной спичкой, приблизился к карте. Некоторое время стояла Мишина.

— Левой колонне генерала Секретева захватить Таловую, — продолжал Мамонтов, — выйти к узловой станции Лиски и, овладев ею, взять направление на Воронеж.

Вновь забегали карандаши и защелкала машинка.

Уже совсем стемнело, когда совещание закончилось. Казак осторожно, словно в руках у него был кипящий самовар, внес большую керосиновую лампу. Окна, казавшиеся в темноте придвинутыми, расступились. Мамонтов сидел за столом, горбясь над картой, и легонько постукивал по ней костяшками пальцев. Офицеры столпились у стола, прислушиваясь к отрывочным словам генерала.

— Да. Колонны идут трактами, большаками, выделяя сильные отряды для глубоких разведок. Во время движения корпуса проводить мобилизации конского состава, широко практикуя замену усталых лошадей лошадьми местного населения.

Кто-то робко, вполголоса спросил, какая политика должна проводиться корпусом. Мамонтов быстро поднял голову. Лицо его, обрюзглое, усталое, с голубоватыми мешками под глазами, ярко оттененными светом лампы, выражало не то смущение, не то недовольство.

Наступило молчание. Думалось, что Мамонтов ответит обычным для него каламбуром, но неожиданно ов встал, прошелся по горнице.

— Господа! — минуту спустя заговорил генерал.— Корпус является частью Добровольческой армии. — Он обвел всех холодным, отсутствующим взглядом и затем медленно, как бы подыскивая слова, продолжал: — Мы не без основания рассчитываем на поддержку разумной части измученного, уставшего от распрей русского народа, чаяния которого мы оправдаем уничтожением коммунистов, узурпировавших власть. Русский народ с помощью наших союзников установит тот священный и нерушимый порядок, который станет гордостью России.

Мамонтов опустился на стул, стукнув об пол плетью, клубком свернувшейся у его ног, и, выразительно оттеняя каждое слово, заговорил: