Боевой 1918 год

– Ты про то, почему не предотвратил гражданскую? Вот как сказать… Готовился. Нужных людей подбирал. Встречи проводил. А потом, когда собрался запускать весь механизм в действие, меня почти убили. Двумя пулями в грудь и одной в голову.

Демонстративно оглядев собеседника, я недоверчиво сказал:

– На вид очень даже живой.

Жилин вздохнул:

– А теперь ты меня слушай.

Начал он с того, что я в своем рассказе упустил. То есть с ванн. Он там слышал голос. Также вначале ничего не понимал. Потом врубился. Также беседовал с Сатихаарли.

Тут он прервался и уточнил, было ли у меня такое? Я кивнул, и собеседник продолжил. В него так же началась загрузка исправлений. Только голос постоянно причитал, что приоритет отдан первому объекту. Тут я навострил уши, так как мне про первый объект ничего не говорилось. Наоборот, все улучшения заливались нескончаемым потоком. Иногда Сатихаарли лишь сожалела, что что-то приходится синтезировать на месте и из-за этого изменения будут растянуты по времени. Но на вопрос Ивана соврал, что, дескать, и у меня та же история была. Даже выразил предположение, что первый объектом была самая крайняя, пустая ванна. И она работала вхолостую, в ущерб нам.

Почему соврал? Да потому что жизнь приучила – если умеешь считать до десяти, то остановись на семи. Лишним не будет. А про себя прикинул, похоже, мне был отдан приоритет лишь потому, что я в эту ванну раньше завалился. И уже сквозь сон слышал, как седой еще не лег и шебуршался снаружи.

Собеседник тем временем говорил о полосах загрузки. В отличие от меня, у него всего несколько полос загрузились полностью. А все остальные не радовали глаз разной степенью пустоты. Ну а потом вспышка – и он, голый как пупс, стоит на проселочной дороге возле какой-то деревни.

После была полиция (с жалобой на потерю памяти). Там к пожилому человеку отнеслись вполне благожелательно и передали в больницу. Из больницы пришлось бежать, так как неконтролируемое омоложение пациента могло ввести доктора в ступор. В больнице же из канцелярии получилось умыкнуть документы какого-то крестьянского мужика. Уже имея сформировавшуюся цель, пошел подсобным рабочим на завод. В этот момент Иван отвлекся:

– Ты не представляешь, какой это ужас! Рабочий день двенадцать-четырнадцать часов. Упахиваешься, словно лошадь! У меня еще хоть регенерация повышенная, а остальные… – он только махнул рукой. – Платят копейки. Вот только чтобы ноги не протянуть. Чахотка в порядке вещей.

Я удивился:

– А ты что, про это не знал?

– Знал. Но одно дело знать, а совсем другое в это самому окунуться.

– Угу. Именно после этого ты и воспылал пролетарской ненавистью к буржуям?

Жилин на подколку не повелся:

– Нет. Я же на завод с определенной целью устроился. Чтобы выйти на ячейку социалистов да в стачке какой-нибудь засветиться.

– Получилось?

– Еще как!

Судя по дальнейшему рассказу, получилось действительно удачно. Три привода в полицию. Беседы с жандармами. Два месяца тюрьмы. Выход на свободу. Во время очередной стачки драка с казаками и полицией. Арест. Суд, и как итог – вожделенная ссылка. Вот там наш человек и развернулся вовсю, заведя более интересные, чем в «крытке», знакомства. То есть встал на путь профессионального революционера. Потом побег из ссылки. Участие в эксах. Подпольная работа. С каждым шагом поднимаясь все выше и выше. А летом четырнадцатого знакомство с Ильичом. Тот только вышел из австрийской тюрьмы и, быстренько перебравшись в Швейцарию, на собрании большевиков-эмигрантов заявил, что перестал быть социал-демократом и стал коммунистом. Вот здесь его Жилин и подловил.

– Ты бы видел его физиономию, когда я его поддержал, а после собрания, в личной беседе, стал оперировать его же мыслями из еще ненаписанных статей!

– Погоди. Так он не всегда коммунистом был?

Иван снисходительно посмотрел на меня:

– Нет. Это его так впечатлило, что немецкие социал-демократы в полном составе единогласно проголосовали за военный бюджет. Кстати… – тут собеседник прервался. – Насчет войны. А ты в курсе, что это НЕ НАШ МИР?

Я опешил:

– Это как?

– Вот так! В нашем мире Первая мировая началась двадцать восьмого июля четырнадцатого года. А в этом мире – четырнадцатого июля. Но даже не это главное. Ты помнишь, как звали мальчишку, наследника престола?

– М-м… Алексей?

– Угу. Это у нас. А здесь его зовут Андрей. Да и имена дочерей и их количество тоже не бьются. Вместо Ольги – Ирина. Татьяны же нет вообще. И таких вот вещей огромное количество. Это еще из того, что я помню. А сколько всего не помню?

Похолодев от столь сногсшибательного известия, я глухо выматерился, добавив:

– Вот же сука! Все планы насмарку!

Жилин нахмурился:

– Знаешь, судя по твоим глазам, ты и наши реалии не очень-то знал. Вон, даже имя наследника не сразу вспомнил. А тут вдруг встрепенулся. Чего у тебя за планы такие были, не поделишься?

Решив, что терять уже все равно нечего, я рассказал, чем занимался в последние годы. Но собеседник, вместо того чтобы чертыхнуться от упущения огромной добычи, наоборот, встрепенулся: