Боевой девятнадцатый

— Молчите! Знаю, что делаю. Так-то оно верней, — и, хватаясь за голову, шептал: — Чтоб те обожраться, идол! — И уж громко, чтоб слышно было: — Теперь-та я наказывал цыплока их благородию сготовить, сметанки, аль чего… — а сам боялся перечислять, чего еще. На старшего сына цыкал: — Семка, хоронись, не лезь на глаза, окаянный, дьявол тя возьми, неровен час — в солдаты загребут!

Высматривал, находил удобный момент и, робко войдя к есаулу, заискивающе говорил:

— Не прогневайтесь, ваше благородие, чем богаты, тем и рады. Оно б желательно, но хозяйство…

— Ну, ступай, ступай, — отмахивался есаул.

— Спаси вас бог, — уходил и, сторожко оглядываясь, ругался: — Чтоб тебе подавиться, дьявол тебя навязал, сами в праздник престольный того не едим.

На столе перед есаулом лежала стопка бумаги с заголовком «Опросный лист», после которого следовали анкетные вопросы. Казаки усердно доставляли мужиков, которые по своей забывчивости или по привычке называли казаков «товарищ». Приводили и тех, в ком было замечено недоброжелательство при реквизиции хлеба, мяса или чей сын, брат служили в Красной Армии. Недостатка в людях, которых надо допросить, Бахчин не ощущал.

Первым привели красноармейца, приехавшего в село в отпуск. Он скрывался на окраине села у дяди. На чердаке у его родителей, по доносу, казаки нашли обмундирование, оружие и предупредили, что, если сын не явится с повинной, сожгут хату и расстреляют всех. Узнав об этом, красноармеец явился. Это был еще совсем молодой мальчуган, крепыш с ясными серыми глазами, с загорелым обветренным лицом. Он не думал о смерти и старался ободрить стариков. «Вы обо мне не горюйте, — говорил он, — вот поглядите, вернусь. Ну, побьют, пущай».

Но когда его ввели к есаулу, он вдруг почувствовал, что старики его остались где-то недостижимо далеко, и понял, что наступил конец. Он не робел и не сожалел о своем приходе, держался прямо, но тоска царапала сердце.

— Как звать?

— Василий Чеботарев.

— Зачем пожаловали? — Бахчин облокотился на стол, пыхнул папиросой.

— Привели… — ответил недоуменно красноармеец.

— Так что коммунист, господин есаул, — пояснили казаки.

— А-а!.. Ну что же стоишь, голубчик? Садись. Куришь? — Бахчин предложил папиросы.

Красноармеец поблагодарил и вынул голубой узорчатый кисет. Бахчин стал спрашивать красноармейца таким тоном, словно перед ним был не пленный, а старый знакомый, сослуживец.

— Рассказывай, где служил, сколько, у кого?

— В первом Воронежском кавалерийском полку, — ответил Чеботарев.

— Много казаков убил? — вкрадчиво спросил Бахчин.

— Не знаю. В атаке не был, рубать не приходилось, а пуля что ж, она… она не видна.

— А рубить умеешь?

— Умею.

— Та-ак. Коммунист?

— Нет.

— Врешь!

Бахчин побагровел, вскочил со стула и ударил Чеботарева по лицу. Тот упал. Подоспевшие казаки поставили его на ноги и посоветовали:

— Ты не падай, когда с тобой говорят всурьез.

— Коммунист?

Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.

— Уберите!

Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.

Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:

— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правов отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.

Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.

Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.

— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.

Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:

— Забижают… из последнего отымают, ваше…

— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!

— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой…

— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.

— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты… Как фамилия?

— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.

— Лошадь есть?

— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно, желая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь?.. Это… стало быть, есть.

— Лошадь взять, а ему всыпать плетей.

— Как же это понять? — растерялся Кулешов. На его лбу выступили крупные капли пота.

— Поймешь.

Кулешова схватили и увели.

Однако и после расправы с Кулешовым Бахчин не мог успокоиться. Мысли о расстрелянном Чеботареве не покидали его. Он вскочил с места и нервно заходил по широкой горнице. На минуту задержался у стола, глянул на опросный лист и зло передернул плечами. Он закрыл глаза. Закатный луч солнца падал на его красивое, с высоким лбом лицо, прямой нос и тонкие, маленькие, плотно сжатые губы. Облокотившись на подоконник, Бахчин смотрел на улицу.