Боевой девятнадцатый

И как ни старалась Надя в эту минуту ни о чем не думать, перед ней с изумительной яркостью пронесся вчерашний день и сегодняшнее утро, как один общий снимок, на котором были Паршин, Чернов, Устин, Феня.

Казак вскинул винтовку.

— Что здесь такое? — раздался спокойный и суровый голос.

К казакам подъехал офицер. Казак опустил винтовку.

— Бабу поймали, господин сотник. Она из чека, хотела от нас убечь. Куда ее?..

Быльников остановил на Наде долгий взгляд и мягко спросил:

— Вы откуда?

Она тряхнула белокурыми кудрями и смело глянула в лицо офицеру:

— Я обыкновенная девушка, горожанка.

— Какая молодая, — сказал он задумчиво и увидел подъехавшего Назарова, которому показали Надин пропуск.

— Вот это экземплярчик!

Быльников нахмурился и тихо сказал ей:

— Какая вы неосмотрительная.

— В расход! — крикнул Назаров.

— Ведите в город. Сдайте в штаб. Строго предупреждаю — не трогать! — приказал Быльников.

«А ведь ее ожидает беда», — с сожалением подумал Быльников. Он знал, что Назаров обязательно сдаст ее в контрразведку Бахчину, а оттуда ей не выбраться. От досады, что бессилен помочь ей, Быльников поморщился и отъехал в сторону.

К Наде подошел казак, закинул ей назад руки и ее же платком, свитым в жгут, связал большие пальцы.

Отряд тронулся дальше. Он двигался по той же дороге, по которой час назад шла она, стремясь к голубой церковке.

«Вот и все», — думала Надя. Воспоминания последних дней вставали перед ней то необычайно ярко, то обволакивались туманом забытья, и сама она плелась по дороге словно во сне.

Жарко. Пыльно. Идущие впереди лошади обмахивались хвостами и больно стегали ее по лицу. От пыли и пота слипались глаза. Ныли связанные пальцы. Мучила жажда.

Наконец начались строения. Отряд вступил в город.

Вот деревянный мост. Сначала слышится стук копыт о дощатый настал, потом о каменную мостовую. Потянуло горьким дымом — в городе где-то пожар. В двухэтажном белом доме выбиты стекла, осколками засыпан тротуар. На телефонных столбах оборваны провода. Они свернулись в большие спирали и кольца. На перекрестке, оскалив зубы, лежит убитая нераспряженная лошадь.

Но вот знакомый склад. Надя поворачивает голову и вздрагивает. Около дороги, в луже крови, лежит часовой. Вокруг него — стреляные гильзы. Видимо, он защищался до последней возможности. Еще утром Надя видела его веселым, улыбающимся…

Город занят врагом с налета, но за станцией по-прежнему бухают орудия и строчат пулеметы. Там бьется Петр Паршин.

В центре города около одного из домов стоят нарядные люди. Они возбуждены и не могут сдержать своих восторженных чувств, с жадным любопытством разглядывают девушку. Надя приближается к толпе и слышит сквозь шиканье чей-то злобный голос:

— Попалась какая-то лярва…

Ненависть, смешанная с глубоким презрением, охватывает ее сердце. Она отдала бы сто лет своей жизни за один год свободы и борьбы. Но как, как вырваться ей из этой западни! Не глядя на глазеющую толпу, она проходит мимо с высоко поднятой головой.

Надю привели в штаб части, разместившейся в гостинице, и втолкнули в какую-то каморку. Смолк уличный шум, изредка доносились орудийные выстрелы.

Бой под станцией разгорался с нарастающей силой. Белые, не ожидавшие такого стойкого сопротивления, предпринимали одну атаку за другой. Ряды бойцов пехотной школы и коммунистической роты редели. Измученные беспрерывным боем красноармейцы понимали, что напора противника им не сдержать. На правом фланге казаки прорвались к станции и начали стрелять в эвакуирующихся. Положение ухудшилось. Дезертиры сидели под охраной нескольких бойцов и поглядывали по сторонам. Сознавая свое нелепое положение, они поеживались и просили вооружить их винтовками убитых. Но только те из них, которые с самого начала перестрелки по своему собственному почину выполняли роль подносчиков патронов или уносили с поля боя раненых красноармейцев и перевязывали им раны, получили оружие.

Устин и Зиновей сидели за пулеметом, зорко наблюдали за малейшим передвижением противника и, подпустив казаков на близкое расстояние, открывали по ним огонь. Раненный в плечо Семен, морщась от боли, медленно перезаряжал винтовку и посылал в белых пулю за пулей.

Но вдруг он ахнул и опустил левую руку. На рукаве гимнастерки ниже локтя расползалось пятно крови. Семен скрипнул зубами и, плотно прижав руку к груди, свирепо крикнул дезертирам:

— Вы что тут притулились, чертово отродье!.. А ну, подымись, сволота!

— Товарищ!.. Товарищ!.. — обратился один из них к подошедшему Паршину. — Как же мы?.. Кабы у нас винтовки…

— А почему у вас их нет?! Где вы были раньше? — едва сдерживая гнев, сурово спросил Паршин и вдруг, вспыхнув, крикнул: — Добыть винтовки самим вон там! — показал он в сторону казаков. — Товарищ Блинов! — обратился он к Зиновею. — Возьми десяток бойцов и установи на станции пулемет. Казаков там немного. Мы их отобьем и закрепимся.

Семен правой рукой, помогая плечом и грудью, продолжал заряжать винтовку и, прежде чем выстрелить, старательно целился.

Казаки нажимали вновь. Сопротивление красноармейцев слабело с каждым часом.