Боевой девятнадцатый

— Одному, видишь ли, мне переходить было как-то, понимаешь… ну, как бы тебе сказать, — замялся Быльников. — Не потому, что я боюсь смерти. Не-ет. А потому, что мне не будут доверять там. Я один буду выглядеть лазутчиком. И не знаю я их.

— Там наших казаков немало, и все больше молодых, — как бы стараясь этим рассеять сомнения сотника, заметил Кучумов.

— А ты вот что скажи мне, Кучумов: кому можно было бы доверить разведку?.. Как Стрельников? Казак он старый, опытный…

— Помилуй бог! Нипочем! — встрепенулся Кучумов. — Я еще давеча пригляделся к нему. Подлюка он, видать.

— Откуда это тебе известно? — насторожился Быльников.

— Говорю ему: огня в лесу не разводи, сотник-де приказал, а он мне: «Пошел ты к такой-то матери с твоим сотником. Изменники вы». А потом с казаком Васютиным о чем-то шептался. Неровен час — убежит и откроет нас.

— А как он к нам попал?

— Охотником в разведку вызвался. А что передаемся мы на ту сторону, не знал он.

— Надо установить за ним постоянное наблюдение. А если что…

— Понятно, господин сотник. А казаков я построю.

Через час отряд был построен. Быльников волновался. Впервые ему приходилось чувствовать себя в зависимости от людей, когда одних приказаний для беспрекословного подчинения недостаточно.

Быльников прошелся вдоль строя и остановился против Стрельникова.

— Смирр-но! — скомандовал он.

Все замерли. Стрельников с бесстрастным лицом стоял, как окаменевший.

— Вольно!

Стрельников качнулся и вынес ногу вперед.

— Станичники! Убедившись на горьком опыте в бесплодности войны, которую мы ведем в течение почти двух лет, войны, разоряющей села, деревни, города и станицы, войны, превратившейся в массовые убийства ни в чем не повинных людей, в грабеж, сопровождающийся насилиями и избиением граждан, в бесцельное уничтожение государственного имущества, большинство нашего отряда приняло решение перейти на сторону красных, поддерживаемых народом. Кто не изменил своего решения и подтверждает его, два шага вперед… арш!

Все тридцать человек перешли на новую черту.

— До этого вы могли меня расстрелять. После этого я расстреляю первого, кто не подчинится мне, вашему командиру. Мы находимся в необычных и исключительных условиях. Отряд оказался вне войскового подчинения той или другой стороны. Мы несем строжайшую ответственность за действия и поступки каждого из нас. Ни один человек в дневное время без моего разрешения не может отлучиться дальше ста шагов. В ночное время из расположения бивуака не выходить. Кто имеет что сказать?.. Ты, Стрельников?

— Никак нет.

— Васютин?

— Ника… Но дозвольте спросить. — Казак нерешительно переминался с ноги на ногу, держа руки по швам.

Быльников перевел взгляд на Стрельникова и увидел, как у того дрогнула бровь.

— Спрашивай, Васютин.

— Как же это понимать? Это что ж — мы вроде все арестованы?

— Нет. Но чувствовать себя арестованным будет тот, кто думает о побеге из отряда. Тот, кто с нами, тот поймет необходимость и целесообразность того, что я сказал. Понятно? — посмотрел он на Стрельникова.

— Понятно, — рассыпалось по строю.

— В разведку назначаю Додонова и Матюшева.

Тягуче, невыносимо медленно идет вторая ночь. Ходит дозорный. Под ногами потрескивает сухой валежник. Тлеют угли в догорающем костре, окрашивая березы в нежнорозовый цвет. Слышится мерное похрапывание спящих людей. Поодаль от костра, на пеньке, положив винтовку на колени, сидит и мучительно борется с дремотой Кучумов. Упадет на грудь отяжелевшая голова, вздрогнет Кучумов, оглянется по сторонам, и снова сладкая дрема охватывает его.

В стороне, укрывшись шинелью, словно каменное изваяние, сидит под дубом Быльников. Надвинув на лоб козырек фуражки, он смотрит перед собой, отдавшись свободному течению мыслей. Его настигает сон, длящийся секунды. Сотник открывает глаза и снова продолжает смотреть перед собой. Он чувствует усталость, впадает в короткое забытье, но уснуть не может. Его тревожит долгое отсутствие Додонова и Матюшева. Если они схвачены, надо на рассвете переходить на новое место.

Кажется, что Стрельников спит мертвым сном. На самом деле казак пристально наблюдает за Кучумовым и Быльниковым. Стрельников надеется, что настанет минута, когда они заснут.

Тишина. Стрельников затаивает дыхание, в висках стучит кровь.

Это мешает ему прислушиваться и установить, не притворяется ли Кучумов, не притаился ли сотник. Стрельников вытягивает руку и по-пластунски стремится вперед. После каждого движения он замирает и прислушивается. Шаг, два шага, три. Тридцати, двадцати шагов достаточно, чтобы выйти за пределы бивуака. В темном лесу, ночью, его никто не найдет. Завтра он будет у своих.