– Молодец, Анатоль. Вы неплохо поработали.
Рогатая голова Вендерса покачивалась над канцелярским столом, как уродливый торшер.
– Конечно, жаль, что вам не удалось заполучить одного из них. Но ничего, ничего, – шеф с недолжной суетливостью потер руки, – мы напишем петицию, они обязаны переправить нам половину. Они не вправе хранить у себя
Я молчал. Шеф поднял голову от моего отчета и озабоченно вгляделся в мое лицо:
– Что-то вы не кажетесь мне довольным. В чем дело?
Я кивнул на отчет:
– Зачем нам это?
Вендерс даже привстал. Козлиная бороденка его изумленно встопорщилась.
– Как зачем, Анатоль? Как зачем? И это говорит человек, претендующий в будущем на мое место? Нет, не опускайте скромно глазки – претендующий, еще как. Неужели вы не понимаете? Все наши заботы, все наши труды, все хлопоты, – он обвел рукой кабинет и указал дальше, за окно, где привычно полыхало багровым, – вся эта огромная машина и у нас, и у них наверху – на чем она зиждется? Что придает ей силу, что вращает колеса? Да вы понимаете, что без свидетельства бытия Божия все это ноль, бесполезная функция, копошение червей – а свидетельств таких единицы…
Рогатая тень карабкалась по стене. Я вспомнил свой шок при первой встрече с шефом. Заметив мой ошалелый взгляд, он усмехнулся тогда: что, не нравится, мальчик? Тебе до такого еще служить и служить. И вот я почти дослужился. И я пойду дальше, глубже, потому что дорога здесь только одна. Интересно, что я сумею разглядеть оттуда, из подземных камор, скрытых пластами базальта от малейших проблесков света?
Я взглянул на низкий потолок кабинета, и мне почудились – или я и вправду увидел – тысячи и тысячи миров, мириады существ, суетящихся, живущих, работающих и гибнущих для единственной цели – чтобы в доме за белым забором дотлевал в инвалидном кресле Грашко Йововиц и еще, может быть, пара-тройка таких же несчастных: Жанна из Арка с обгоревшими волосами, бродяга Моисей, ослепший от жара неопалимой купины… Мне стало нехорошо.
– Ох, не нравитесь вы мне, Анатоль. Давайте-ка я выпишу вам отпускные, пройдете лечение…
Я едва не ответил ему, что хочу уволиться, но вовремя вспомнил, что у нас не увольняются. Только поездка в санаторий, девочки, выпивка, морские закаты… Только так. Однако прежде мне предстояло кое-что сделать.
Давешний мальчик как будто подрос. Вытянулся, стал более тощим и костистым – теперь я уже не боялся упасть, устраиваясь на узких плечах.
– Все еще за мамку вкалываешь?
– Нет. – Он мотнул головой. – Поехали, что ли?
Я понял, что разговора по душам не будет.
…До вершины горы мы добрались к вечеру, когда закат в тучах потух. Очки мне не понадобились. В сумерках я с легкостью нашел нужное здание. Длинный заводской корпус напоминал тушу выброшенного на берег кита. Внутри равномерно ухало и раздавался металлический скрежет. На проходной молодой бес затребовал было мой пропуск, но, приглядевшись, угодливо поклонился. Я заглянул в цех. Ряды гигантских станков уходили в бесконечность. Под потолком скользили краны, в их клювах поблескивали детали механизмов. Подбежавший ко мне бригадир быстро подозвал нужного человека.
– Вас зовут Мария Сваровски?
Женщина с огромными сухими глазами кивнула. У нее были непропорционально большие, мужские кисти и широкий лоб, и она была очень похожа на своего младшего сына.
– Мария, можете подавать документы на обжалование. Я возьмусь за ваше дело. Все уже оплачено. А пока я хочу передать вам…
Я протянул Марии листок фотобумаги. Фотография вышла не слишком удачной – я снимал на мобильник, – и все же на ней отчетливо были видны бледное лицо и упрямые черные кудряшки. Сваровски-младший пристально смотрел в объектив и улыбался.
Дело Евы Браун
А и Б сидели на трубе.
А упала, Б пропала.
Кто остался на трубе?
1. И