Боевой шлюп «Арго»

Инге исполнилось двенадцать лет, как и Сандро. Рустам, неожиданно оказавшийся Ингиным двоюродным братом, был на год старше, и у него уже и так хватало родни: трое младших братьев и сестренка, бесчисленные бабушки и троюродные племянники, а теперь еще и новая тетка. Ингина мать приехала с севера. Там у нее не осталось родственников, вот и поселилась она по соседству с сестрой – тетей Лорой, мамой Рустама. После того как вещи с грузовика перенесли в дом и первая суета утихла, женщины уединились на кухне, а умытую с дороги и причесанную Ингу поручили Рустаму. Тот явно не знал, что делать с приезжей. Сандро видел, как Рустам в своей комнате усадил девочку на диван и нагрузил старыми альбомами с фотографиями, а сам принялся отваживать мелкоту – братишки так и норовили проскользнуть в дверь и дернуть гостью за длинные светлые косы. Инга вежливо листала альбом, Рустам вымученно улыбался, а Сандро следил за ними с веранды. Непонятно почему, он завидовал другу. Нет, он тоже не знал бы, о чем говорить с приезжей, но казалось, хорошо просто посидеть рядом с ней, поглядеть сбоку на завитки волос и бледную щеку. Можно представить север, те места, где она жила еще так недавно. Сосны до неба, серое, неприветливое море, пахнущее совсем по-другому, чем здешнее теплое, синее. Наверное, растет там невиданная ягода морошка и даже клюква, запросто можно пойти на болото и набрать полную банку. А можно просто валяться на спине и смотреть в небо, по которому несутся облака, и спину будут покалывать опавшие сухие хвоинки.

Они познакомились на следующий день по пути в школу.

– Это Сандро, – буркнул Рустам и нетерпеливо мотнул головой. – Тебе, наверное, его Сашей удобней звать?

Инга улыбнулась. Со вчерашнего дня она оттаяла и уже не казалась такой усталой и бледной.

– Нет, пускай будет Сандро. Мне надо привыкать.

Сандро неловко пожал протянутую маленькую ладонь. Рустам усмехнулся:

– Инга со всеми так. Чуть с Ромкой за руку не здоровалась.

Ромка, двухлетний брат Рустама, недавно научился говорить и до сих пор косолапил. Сандро хмыкнул и наконец-то решился прямо взглянуть на Ингу. Та улыбалась без капли смущения, так что смущаться пришлось ему.

Мальчик рос молчаливым, тихим. Мог часами сидеть на лавке, глядя темненькими глазками в стену или перебирая разноцветные тряпки. Глаза у него потемнели быстро, через месяц после крещения никто и не узнал бы в нем то ясноокое дитя.

Вано так и не решился жене правду сказать. И сестру обманул, соврал. Увидел, мол, священник в ребенке селезня, хороший сын вырастет. Сестра, конечно, фыркнула – какой-такой хороший, на себя посмотри. Жена, как после родов отошла, заплакала, заругалась. Как все деньги спустил? Надеялась она очень, что Давид соколом вырастет, князем горным. Коли Бог не дал ему при рождении богатства и достойной фамилии, сам все своей шашкой возьмет. Говорят, бывало такое. Ну да не удалось. Не плачь, успокаивал Вано жену, что попусту слезы тратить? Еще денег тебе заработаю, нового сына родим, и тогда уж… Не вышло. Не было больше у Софико детей, так и остался этот, тихий, непонятный.

Говорить Давид начал поздно и говорил неохотно. Отец пытался его к работе пристроить – сорняки выполоть, овец постеречь или хоть помочь дышло от телеги чинить. Мальчик равнодушно слушал указания и упреки, а потом разворачивался и уходил. Когда к отцу наведывались гости, маленький Давид забивался в заднюю комнату или прятался в сарае.

Постаревшая Софико часто плакала, причитала: «Ой, горе мое! Каждая птица пару ищет, гнездо вьет. А ты что будешь делать, Давид? От людей бежишь, родной матери в глаза не смотришь».

Мальчик досадливо морщился и уклонялся от материнской руки.

Однажды Вано, по сестринскому наущению, решил выпороть сына. Снял со стены провисевший там двадцать лет ремень. Ремень был дедовский. В последний раз им пороли Вано, когда тот уже был взрослым парнем и упрямо хотел жениться на дочери бедняка. Порка не помогла. Чернокосая Софико стала его женой, а ремень так и остался висеть на гвозде. Давид молча наблюдал за отцом, пока тот нерешительно мял в пальцах крепкую кожу. Софико тихонько плакала за дверью. Но когда Вано приблизился и занес над сыном руку, мальчик поднял глаза и взглянул прямо на отца. И такой тьмой, таким ужасом повеяло на Вано, какого он и не помнил – разве что тогда, на базаре, так глядел на него подлый ушман. Ремень выпал из руки…

С того дня Давид мог делать что хотел. Чаще всего он сидел в огороде и перебирал сухие стебельки. Вырвет один, другой, свяжет вместе. Глядишь, и выйдет у него сеть из травы. Поиграет с сетью час, другой, потом бросит и начнет новую вязать.

Деревенские мальчишки поначалу окрестили его дурачком и попробовали забросать камнями, но после того как Гия сломал ногу, а Ваза упал в ручей и чудом выкарабкался, издевательства прекратились. Пополз по селу недобрый слушок, что у сына Вано черный глаз и лучше с парнишкой не связываться. Друзей у Давида не было, да и сам он, казалось, не искал ничьей дружбы. Так было, пока в соседской семье не появилась Алико.