Боевыми курсами. Записки подводника

В короткие перерывы команда выбегала на пирс - курнуть на скорую руку, полюбоваться зелеными обрывистыми берегами Южной бухты и перекинуться шутками. Но застигнутые врасплох боцманом матросы тут же бросались обратно по своим местам. А Емельяненко, разогнав «нерадивых», стремительно поднимался на мостик и в очередной раз тщательно осматривал палубу и надстройку подводной лодки, чтобы чего-нибудь не пропустить. Поигрывая крупными мышцами на широком лице, он недовольно хмурился и от души распекал кого-то из неторопливых уборщиков. С самого начала приборки он быстро ходил по всей подводной лодке - то на палубе, то в жилых отсеках, то у торпедных аппаратов появлялась его высокая стройная фигура. И повсюду слышался его звучный басовитый голос с украинским акцентом: он то покрикивал на кого-то, то скупо хвалил. [42]

С наступлением полудня подошло к концу и время большой приборки. Еще раз вместе с начальником медицинской службы и боцманом мы обошли корабль. Везде - ослепительная чистота, механизмы и устройства сверкали.

Убедившись в том, что все в порядке, мы сошли с подводной лодки на плавучий пирс. Усталые, но довольные матросы и старшины, переодевшись в рабочую одежду, выстроились на палубе. Я поблагодарил их за добросовестную работу, и они под командованием боцмана отправились в береговую казарму на корабельной стороне. После обеда матросы привели в порядок и казарменное помещение.

Одной смене из трех, свободной от вахты и дежурства, разрешили готовиться к увольнению на берег. Моряки этой смены, балагуря и шутя, утюжили белоснежные форменки и брюки, чистили до зеркального блеска ботинки, надраивали медные бляхи широких угольно-черных ремней. Когда второй личный состав ушел в увольнение, кубрик опустел. Дневальный Рыжев ходил между столами и не спеша собирал разбросанные газеты, использованные для глажения обмундирования (по флотской традиции брюки гладили не через мокрую ткань, а через газету). В казарме и на подводной лодке остались только вахтенные.

Вечером разрешили уволиться и мне. Вместо меня в казарме остался штурман лейтенант Шепатковский. В сумерках я спустился к железнодорожному вокзалу. С наслаждением вдыхая душистый теплый воздух вечернего Севастополя, пошел от привокзальной площади по прилегающим к ней улицам и по Историческому бульвару.

Вслед за короткими сумерками, сменившими блеск севастопольского дня, темный вечер опустился над Корабельной стороной. В ее небольших белых домиках зажглись огоньки.

Но в Южной бухте еще кипела жизнь. В черном провале ночи передвигались зеленые и красные отличительные огни катеров и буксиров, чьи едва различимые силуэты пересекали бухту вдоль и поперек. На мачтах некоторых буксиров горели белые огни, обозначая баржи, нехотя тащившиеся позади.[43]

В нарядно освещенном городе царило веселье выходного вечера. Небольшими группами гуляли в белых форменках и брюках моряки; севастопольские девушки, одетые в платья из ярких, легких тканей; парни в белых рубашках. Отовсюду слышался шумный говор и беспечный смех.

Быстро спустившись с Исторического бульвара и перебежав через балку, я поднялся на Пироговскую улицу. Из раскрытых окон домиков, расположенных на склоне горы, лились мелодичные звуки любимого молодежью популярного танго. У подъезда нашего дома меня ждали жена Вера Васильевна и четырехлетняя дочурка Ирочка.

- Папочка пришел! - радостно взвизгнула дочка и бросилась ко мне на руки.

- Не пришел, а прилетел! - ответил я.

- Как прилетел? На ручках? - недоверчиво переспросила Ирочка.

- Нет, не на ручках, а на ножках… Быстро, быстро перебирал ими и полетел.

- Ну, наконец-то вернулся! Нечасто ты бываешь дома, - с нескрываемым укором высказала мне Вера Васильевна. - Ирочка, как только увидит моряка, бежит к нему с криками: «Вот мой папочка идет!» И очень расстраивается, когда в очередной раз узнает, что этот дядя вовсе не ее папа - а папа до сих пор в море.

Действительно, в том году дома я бывал очень редко: быстротечный напряженный гарантийный ремонт, после его окончания ускоренная боевая подготовка, должность помощника командира корабля - все это, естественно, не позволяло мне уделять семье столько времени, сколько хотелось бы.

Поиграв немного с дочуркой и уложив ее спать, мы с женой стали слушать радио. Из Дома флота транслировали выступление Покрасса. Его произведения были тогда популярны, все очень их любили и, затаив дыхание, слушали каждое выступление. Но усталость быстро взяла свое, и вскоре мы крепко уснули.

Среди ночи из репродуктора раздался сигнал «большого сбора»: «Всем военнослужащим возвратиться на корабли и в части!» [44]

Я быстро оделся и выскочил на улицу. Город еще был погружен в темноту и сон. С Константиновского равелина раздавались одиночные артиллерийские выстрелы.

«Видимо, учение продолжается», - предположил я про себя и быстро побежал на береговую базу подводных лодок.