Боевыми курсами. Записки подводника

Вот так боевая обстановка вносила серьезные коррективы в, казалось бы, хорошо отработанную организацию службы в мирное время. Впоследствии в целях совершенствования скрытности и маскировки мы вообще запретили пользоваться надводным гальюном и выходить наверх кому бы то ни было, кроме верхней вахты.

Считаю необходимым отметить, что в ходе войны у всего личного состава произошли резкие положительные изменения в отношении к службе, к несению вахты, и вместе с тем у команды поменялся общий настрой, во взаимоотношениях появилось больше доброжелательности, неоспоримо возросло чувство ответственности за товарищей. На этом фоне еще больше укрепились роль и значение сознательной воинской дисциплины.

Так, дисциплинарный устав требовал, чтобы командиры не оставляли без наказания ни одного проступка подчиненных. [74] У себя на корабле мы не сводили воспитание личного состава к одним только дисциплинарным взысканиям. Призывали старшин и командиров всех рангов наряду с твердостью и решительностью проявлять доброжелательность, чуткость и такт в отношениях с подчиненными. Прежде чем прибегнуть к наказанию, мы деликатно напоминали провинившемуся о его обязанностях, разъясняли отдаленные последствия его проступка, пользовались такой ощутимой и эффективной мерой воздействия, как публичное осуждение.

Такая дисциплинарная практика лучше влияла на матросов, старшин и офицеров. Я не помню, чтобы за время войны на корабле кто-либо совершил сколько-нибудь серьезные проступки. Были случаи нарушения формы одежды, реже - опоздания из увольнения и еще реже - возвращение с берега в нетрезвом виде. Но ни один матрос, старшина, ни тем более офицер ни разу не позволил себе совершить провинность, которая могла бы запятнать честь его мундира и удостоилась бы сурового наказания…

Пока мы находились в море, все-таки произошло страшное, неотвратимое, но с горечью и досадой ожидаемое событие: вскоре после нашего выхода в море в Севастополе объявили осадное положение. Все до того времени остававшиеся в Севастополе корабли перебазировали в кавказские базы: Новороссийск, Туапсе, Очамчира{10}, Поти и Батуми. 31 октября моторизованные части немецко-фашистских войск достигли передового рубежа обороны города. Особенно ожесточенные бои в то время шли под Балаклавой и в районе хутора Мекензия. Севастопольцы стойко защищались, выполняя директиву Ставки Верховного главнокомандующего от 7 ноября 1941 года: «Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами». К исходу 24 ноября наступление немецко-фашистских войск захлебнулось, и ноябрьский штурм Севастополя провалился… [75]

Когда срок нашего боевого похода окончился, нам приказали идти не в Севастополь, а в Поти, где в это время была организована новая военно-морская база. Переход занял примерно двое суток.

Постепенно вода в море стала мутной, это говорило о том, что мы подходим к Поти.

В древности Поти был турецкой крепостью. После Русско-турецкой войны 1828-1829 годов он вошел в состав Российской империи.

До 22 июня 1941 года этот небольшой морской порт использовался главным образом для вывоза марганца. Через месяц после начала Великой Отечественной войны в нем была сформирована Потийская военно-морская база. В ее состав входили подводные лодки, торпедные катера, сторожевые катера и базовые тральщики. С октября 1941 года из-за потери западных баз и блокады Севастополя в Поти стали базироваться боевые корабли эскадры Черноморского флота…

Места вокруг Поти низменные, заболоченные. Климат очень влажный, более двухсот дней в году идут обильные дожди. Морская вода при подходе к Поти, от Кобулети до устья реки Кодор (в Абхазии), почти всегда желтого цвета оттого, что река Рион, в устье которой стоит город, сносит ил и глину с гор в море.

Колхидская долина, окружающая город, начинается от уреза воды Черного моря и простирается на несколько километров в глубь суши, до самого подножия Гурийских гор. Не случайно в городе бытовала поговорка: «Вдали от гор и на болоте какой-то черт построил Поти».

Как будто подтверждая эту поговорку, по мере нашего приближения к Поти погода стала резко ухудшаться. Небо на северо-востоке потемнело от широкой полосы проливного тропического дождя, а едва заметную часть горизонта заволокли грозовые тучи. Воздух стал чересчур влажным и каким-то вязким, тяжелым.

- Ох и сильный ливень сейчас будет, - заметил штурман Шепатковский.

Не успели мы оглянуться, как сплошной стеной хлынул дождь. Рассмотреть что-нибудь через эту стену было невозможно, ветер дул с чудовищной силой. Вмиг мы промокли [76] с ног до головы. Вода хлестала, казалось, со всех сторон. Проемы дубовых рыбин на палубе ходового мостика быстро наполнились водой, которая ручьями стекала по шахте рубочного люка в центральный пост.

- Ну и ну! Вот это дождик! - прокричал вахтенный командир сквозь грохот ливня.

Лицо его выражало то ли восхищение, то ли недоумение. Перед собой он видел лишь тумбу перископа и теснившихся около нее наблюдателей Беспалого и Шепеля в насквозь промокшей одежде…