Боевыми курсами. Записки подводника

Вскоре Петр Иванович уехал в Ленинград, так и не добившись положительного решения своего вопроса. Мы часто с ним переписывались. После войны, во время моей учебы в Военно-морской академии, я нередко встречался с ним. Очень жаль, что судьба этого, безусловно, талантливого ученого окончилась неудачно: заел семейный быт, и в скором времени он сошел с творческой стези…

Возвратившись из учебно-боевого похода, мы получили боевое задание: 21 июня 1943 года выйти к Тарханкуту и далее — в Каркинитский залив.

Это известие, скажем прямо, меня озадачило. При получении боевого задания меня всегда в первую очередь интересовала глубина моря в отведенном районе. Памятуя о том, что большая глубина сулит подводной лодке большую неуязвимость от любого противолодочного оружия, я, можно сказать, питал слабость к глубоководным районам.

На небольшой же глубине противник мог ставить якорные и донные мины, перекрывая ими всю толщу воды, а его противолодочные корабли без труда определяли нашу глубину и, следовательно, могли точнее устанавливать взрыватели на глубинных бомбах. К тому же в глубоководном районе мы могли без ограничений уклоняться от противолодочного оружия, изменяя глубину погружения, чего нельзя сделать на мелководье. К сожалению, большинство районов, где действовали наши подводные лодки, были именно такими, несмотря на то что остальное Черное море было довольно глубоким. Я, признаться, очень не любил эти районы. Но приказ есть приказ…

Итак, полон раздумий, я сидел в каюте над картами и готовился к очередному боевому походу. Вдруг кто-то постучал в дверь.

— Разрешите, товарищ командир!

— Входите, — ответил я и, повернувшись, увидел Марголина, Егорова, Белохвостова и парторга Щукина.

— Что случилось? — Меня насторожила такая многочисленная делегация. — Садитесь, пожалуйста.

— Все в порядке, Николай Павлович, — обратился старпом, — мы к вам с необычной просьбой. — Он присел на диван, за ним последовали остальные. — Сына вам нашли, Николай Павлович, не обессудьте…

Я обескураженно посмотрел на Марголина, затем перевел недоуменный взгляд на остальных. А они все дружно, словно сговорившись, закивали.

— В чем дело, Борис Максимович? Не понимаю вас.

— Дело простое и в то же время сложное, — начал старпом. — К нам обратился мальчик, сирота, с просьбой усыновить его, знаете, как у армейцев — сын полка.

— А как команда? Знает об этом?

— Извините, товарищ командир, со всеми уже переговорили, — все за.

— Тельняшку уже примерили, — поспешно встрял в разговор парторг Щукин. — Как вы решите…

— А как у мальчишки здоровье, Иван Гаврилович? — поинтересовался я у Белохвостова.

— Здоров он. Худощав, конечно, товарищ командир, но у нас быстро поправится.

— Ну хорошо, а где он?

— Здесь! Здесь!

— Здесь! Гена, заходи! — крикнул Щукин.

В дверь тихо постучали, затем она медленно приоткрылась, и в каюту протиснулся мальчик лет десяти, который из-за худобы казался младше своего возраста. Его бледное, но чистое лицо было крайне напряжено и выражало, как мне показалось, немалый испуг. Одет он был, как все дети тяжелых военных лет, в никудышные обноски, а из дырки в правом стоптанном башмаке торчал большой палец, рыжие вьющиеся волосы были не чесаны и спутались в один большой завиток.

— Здравствуйте, — скорее прошептал, чем произнес мальчик и потупил свой не по возрасту серьезный взгляд.

Он оставался недвижим и только дрожащими пальцами беспокойно перебирал грязный старый картуз. Из-под редких ресниц на нас выжидающе смотрели грустные темные глаза. Я решил первым начать разговор и сказал:

— Я знаю, зачем ты к нам пожаловал, не стесняйся, чувствуй себя хоть и на корабле, но как дома. Присядь, пожалуйста.

Егоров и Белохвостое подвинулись, освобождая место для мальчика. Он присел на край дивана и продолжал исподлобья наблюдать за нами.

— Расскажи нам, Гена, о себе и о своих родителях. Что тебя заставило обратиться к нам?

Из непродолжительного и сбивчивого рассказа мы узнали его горькую судьбу. Он родился и до войны жил в Севастополе. Отец был военным летчиком, летал на морских самолетах МБР-2. Летом 1941 года он погиб в неравном бою с фашистскими стервятниками, и тогда его мать покинула Севастополь и поехала с Геной к бабушке, которая жила под Свердловском. Доехал до бабушки один Гена — в пути поезд разбомбила немецкая авиация, и мать погибла. Бабушка была старая, прокормить его не могла, вот и двинул он куда глаза глядят в поисках хлеба насущного, как это делали многие дети грозного, тяжелого военного времени.

Посоветовавшись с командой и Павлом Николаевичем Замятиным (теперь уже заместителем командира дивизиона по политической части), мы взяли Гену в свой боевой коллектив. К вечеру его было не узнать: на нем складно сидела новая морская форма, тщательно подогнанная умелыми матросскими руками. Мы решили взять его в поход в качестве юнги и приписали к четвертому отсеку.