Бог калибра 58

Еще там была картина, которая меня даже напугала. Сначала я думал, что картина совершенно обычная, просто красная стена, мало ли красных стен? Но, приглядевшись, я понял, что не все так просто. Потому что из стены торчали пальцы. Самые обычные человеческие пальцы. И ботинок тоже торчит. Но только снизу. А красное — это не краска вовсе, а кровь, она как раз выжимается из того, кто погряз в стене.

— Это затяг, — объяснила Алиса. — У нас не встречается, на Западе, говорят, есть.

— И что он делает? — спросил я осторожно.

— Затягивает, — пояснила Алиса. — Идешь мимо, а оно раз!

— Стена?

— Не стена — затяг. Короче, со стеной что-то происходит, и она как бы больше не стеной делается.

— А чем? — тупо спросил я.

— Не знаю. То ли стена, то ли черт-те что. Никто вырваться не может, так в стену и всасывает. А потом из стены кровь течет.

Алиса кивнула на стену.

— Мерзость редкая, хуже трупера. У вас в Рыбинске нет такого?

— Нет…

— Понятно. Живете там себе спокойно, а все жалуетесь…

— Я не жалуюсь, — перебил я. — И никогда не жаловался.

Я на самом деле не жалуюсь. Чего мне жаловаться, живому жаловаться нечего.

Да, полезная стена, конечно. Всех можно узнать. Жаль только, что не написано, как бороться с ними. Ну, жнеца можно из мазеpa, это понятно. А вот как с затягом быть? И вообще, это существо или место?

Захотелось домой. К себе. Только нет вот дома больше, заново надо все налаживать. Ничего. Вернусь, возьмемся за дело. Теперь я много чего знаю, много полезного.

— Слушай, Алис, а это кто вообще нарисовал? — я указал на стену. — Недавно ведь, краски еще выцвести не успели.

— Айваз-Бомбила. Он вообще много чего тут разрисовал, рисовальщик известный.

Я решил, что этот Айваз скорее всего какой-нибудь сатанист или монстролог — нарисовано было с тщанием и даже с любовью, будто все эти чудища художнику близкой родней приходились, вместе за грибами ходили. Одни чудища, а людей вообще никаких, такая адская длинная картина. Не, по-моему, надо по-другому рисовать. Пусть монстры будут, ладно. Но нужно, чтобы там и люди присутствовали, чтобы они с этими монстрами всячески расправлялись, очищая сердце мира от всякой наползшей на него пакости.

— Айваз хотел даже Вышку покрасить — чтобы полосатой была, разноцветной такой, веселой, но тамошние лешие не позволили. Сейчас он опять за Третье Кольцо отправился, — сказала Алиса. — Вдохновения искать. Тут ему уже не страшно, он хочет увидеть самого…

Алиса замолчала.

— Кого он хочет увидеть?

Воображение принялось подсказывать мне чудищ совершенно ужасающих, с многими головами, с паучьими глазками, с щупальцами, гноящиеся желтые глаза там тоже были, вонь тухлого мяса, прах. А может, даже сам…

— Короче, на Запад двинул, на Западе там жестко, не то, что тут…

— В Центре? — спросил я.

— В каком еще Центре?

— Ты говорила про Центр. Цао. Что там?

Алиса не ответила.

Я стал представлять, что может находиться в середке зла, в самом его сердце.

А потом я увидел Алису.

Самую натуральную, какая рядом со мной стояла. Тот же костюм, те же волосы, лицо. Красивая, только оскал какой-то неприятный, зубы острые. А в руке голова.

Человеческая.

— Это что? — спросил я.

— Я, — ответила Алиса. — Похожа ведь, правда?

Она встала рядом с забором и сделала такое же свирепое лицо, прорычала что-то.

— Ну да, похоже… — кивнул я. — А почему… Почему ты здесь?

— Почему-почему — потому. Из-за Айвазика. Видишь ли, Айвазик хотел, чтобы я с ним жила. Он сам на Мосту теперь живет, там у него виды. Два года приставал — давай со мной на Мосту жить, давай со мной на Мосту жить, так надоел, что я ему нос переломала. Он рассердился, ну и это…

Алиса кивнула на свое изображение.

— И нарисовал. Сволочь…

Алиса пнула стену.

— Сволочь. Ничего, я ему еще припомню…

Забор продолжался далеко, и наверняка там рисовалось много еще чего интересного, но, к счастью, плиты не выдержали изображенной на них мерзости и обрушились. Мы свернули за них и оказались на улице…

Алиса продолжала ругать этого Айвазика, Айвазик раньше был гораздо лучше, рисовал город. Старый, само собой. Потом испортился и стал чудищ рисовать, да так хорошо, что все пугались, а дети спать не могли, и всем это так не нравилось, что его изгнали, и он стал свободным художником и живет теперь на Мосту.

Я шагал за ней. Шея у меня болела. Распухла и растерлась о жесткий воротник, не знаю с чего, укусил, может, кто. Алиса заметила. Глазастая, хорошее качество. И предчувственность развита, опасность предвосхищает. Пропустила немного вперед, я обернулся, она вскинула мазер, мне в глаз нацелила.

— Что опять?

— Раздевайся!

— Зачем?

— Раздевайся! Что это ты шеей дергаешь? Не болит?

— Натер, кажется…

— Все равно раздевайся. И пуляло в сторону отложи. А если за топор или за ножик возьмешься… Не рекомендую.

Я пожал плечами. Прислонил карабин к машине, стал раздеваться, без резких движений, чтобы Алиса не испугалась. Сначала комбез расстегнул, затем куртку, достал блохоловку, блох почти не было.

— А это? — кивнула Алиса

— Блохоловка, — объяснил я. — А это власяница.

— Вшей, что ли, ей умерщвляешь? — с презрением спросила Алиса.