Бог лабиринта

Я чувствую настоящую порнографию в определенного рода книгах, которые никто никогда не думал запрещать, таких, как, например, «Нет орхидей для мисс Блэндиш», «Политические авантюристы», или даже некоторые романы о Джеймсе Бонде. Форстер обвинил Джойса в том, что тот пытался весь мир облить грязью, но он ошибался, потому что грязь и жестокость «Улисса» направлены на то, чтобы воздействовать на читателя как рвотное снадобье, и, в конечном счете, утверждать красоту и добро. Сам Джойс ощущал свое родство со Свифтом. Джеймс Хэдли Чейз и Гарольд Роббинс издаются для того, чтобы развлекать… и делают деньги, развлекая. Секс и насилие – особенно насилие – предназначены для того, чтобы сделать пищу более вкусной и съедобной. Они подобны содержателям борделей в том, что желают поставлять удовольствия для тех, кто хочет выложить деньги. И если вытащить их опусы на яркий дневной свет, то найдешь другую ипостась аргумента де Сада: то, что доставляет удовольствие, и есть, по его определению, добро. Но де Сад, подобно Вольтеру или некоторым современным логическим позитивистам, выступает против «метафизических»* определений добра. И на самом деле он утверждает: «Люди говорят, что добродетель, самоотверженность, честь и храбрость – добрые качества. Я же утверждаю, что это лживое умозаключение. Для трезвого и последовательного реалиста только наслаждение является несомненным добром». Затем он развивает эту, в общем-то, правильную мысль и доводит ее до абсурда, опровергая самого себя. Удивительно, как ему самому не становится скучно задолго до конца романа «Джульетта». Но, по крайней мере, он ясно осознает те ценности, которые пытается уничтожить.

Никто не осуждает Конан-Дойля или Райдера Хаггарда за то, что они не достаточно умны, как, например, Томас Манн или Олдос Хаксли, потому что они прежде всего развлекательные писатели, и ценности, проповедуемые ими, – честь, смелость, любовь и т. д. – ни в коей степени не наносят никому вреда, а служат добру и справедливости. Со временем популярные авторы развлекательных произведений стали более реалистичными и изощренными, но к сожалению, нисколько не поумнели. Они отрицают старые ценности, но не ради их более глубокого и пытливого познания, а только ради развлечения. Но отрицание ценностей – если это не делается для утверждения новых – занятие пустое и бесполезное, если не вредное. Когда мы встречаем людей, которые придерживаются мнений и убеждений, над которыми они не желают задуматься, мы справедливо называем их дураками или фанатиками. И главная беда такого рода глупости или фанатизма заключается в том, что подобные люди отрицают жизнь. Я обладаю определенными умственными задатками, способствующими усвоению духовной пищи, и выводной экскреторной системой, помогающей мне усваивать и перерабатывать свой жизненный опыт, и мое развитие, как человеческой личности, зависит от здоровья этих органов в такой же степени, как физическое состояние моего тела зависит от хорошего состояния моей системы пищеварения, – и если какая-нибудь из этих жизненно важных систем блокируется, то я буду постепенно отравлен. У Яна Флеминга и Гарольда Роббинса таких пищеварительных и выводных систем нет, когда они имеют дело с ценностями, которые отрицают. В результате – от их произведений исходит запах гниения, распада организма, перегруженного непереваренными до конца продуктами, т. е. отбросами. Если слишком много читать их творения, то появляется ощущение головной боли, расстройства пищеварения, тщетности существования, т. е. все симптомы тяжелого запора.

Этот закон, конечно же, применим и к более значительным произведениям литературы. Такое же чувство тщеты и суеты испытываешь, когда в слишком большом количестве начитаешься «Жана Кристофа» Роллана или даже «Войны и мира» Толстого. В этих книгах, безусловно, есть «пищеварительная система», но ее явно недостаточно, чтобы переварить такое огромное количество жизненного материала, который заключен в этих книгах. Следует отметить, что подобная «пищеварительная система» характерна не только для абстрактного мышления. Хаксли и Манн достаточно умные писатели, но, тем не менее, их книги удивительно статичны. Самое важное – это способность писателя «атаковать» свой жизненный опыт, не просто «выстрадать» его, но выйти за его пределы. Достоевский никогда не наскучит, несмотря на его небрежный, неуклюжий стиль, и усложненную, бесконечную длину его произведений: читатель всегда ощущает под тлеющими углями раскаленный огонь, стремящийся поглотить материал, как плавильная печь переваривает сырую руду.